Если бы ты был здесь - [31]

Беатрис поднимает на меня глаза:

– А вы? Как долго вы собираетесь здесь оставаться?

– Пока мне не позволят покинуть остров.

– Вот именно, – отвечает Беатрис.

Ее слова заставляют меня понять, как важно иметь хоть какой-то выход. Знать, что это всего лишь интерлюдия и скоро я вернусь домой к Финну, к своей работе, к своему жизненному плану, разработанному мной как раз в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет. Между осознанием того, что это лишь временные трудности, и незнанием того, что будет дальше, – огромная разница.

Все дело в контроле или, по крайней мере, в его иллюзии.

Только эта боль имеет значение.

Беатрис ставит своего человечка на вершину замка – окруженного глубоким рвом здания без окон и дверей.

– Принцесса, заточенная в башне? – предполагаю я. – В ожидании, когда ее спасут?

– Сказки – это чушь собачья! – качает головой Беатрис. – Она в буквальном смысле сделана из мусора и застряла в этой башне совсем одна.

Ногтем я вырезаю в зáмке заднюю дверь. Затем наматываю немного водорослей на пластиковую ложку, заворачиваю ее в конфетную обертку и ставлю свою фигурку рядом с человечком Беатрис – гость, сообщник, друг.

– Она больше не одна, – говорю я, глядя на Беатрис.

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Чаще всего от ковида страдают латиноамериканцы и чернокожие, потому что именно они работают в продуктовых магазинах, почтовых отделениях и – черт возьми! – даже убирают больничные палаты, где мы лечим наших пациентов. Незаменимые работники, в общем. Они чаще пользуются общественным транспортом, а потому сильнее подвержены действию вируса. Нередко они живут под одной крышей со своими родителями, бабушками и дедушками. Так что, если молоденький курьер болеет ковидом бессимптомно, он вполне может убить своего дедушку. Но что еще хуже – мы видим таких пациентов, только когда становится слишком поздно. Они боятся приходить в больницу, поскольку думают, что здесь круглосуточно дежурит иммиграционная и таможенная полиция США, готовая тут же депортировать их из страны. Поэтому, когда они, не в силах сделать очередной вдох, все-таки вызывают «скорую», мы уже ничем не можем им помочь.

Сегодня я наблюдал за одной латиноамериканкой, которая работает у нас в больнице уборщицей. Она мыла полы в одной из палат. Интересно, потрудился ли хоть кто-нибудь сказать ей, чтобы, прежде чем обнять своих детей по возвращении домой, она сняла с себя всю одежду еще в прихожей и приняла душ?

Наконец-то мы получили новую поставку СИЗ. Но оказалось, что вместо так необходимых нам масок-респираторов № 95 они прислали перчатки. Тысячи перчаток. Поставку принимал парень, заведующий хирургическим отделением. Все ординаторы его боятся, потому что он очень грозный и резкий, но сегодня я видел, как он дал слабину и рыдал, словно младенец.

У нас есть новый трюк, называется «лежа на животике». На живот обычно кладут детей, однако такое положение может быть полезно и для взрослых, что обсуждалось еще в исследованиях 2013 года, но не применялось так часто, как сейчас. Мы заставляем пациентов часами лежать на животе, если они могут это вынести. Когда лежишь на животе, легкие расправляются и повышается количество кислорода в крови, а это позволяет на время отложить интубацию. Мы выяснили, что некоторые пациенты, похоже, довольно легко переносят снижение газообмена, и теперь, вместо того чтобы следить за цифрами, мы смотрим, кто из больных больше изнурен процессом дыхания, и интубируем именно его. Это хорошо. Плохо другое: если у больного наступает декомпенсация и ему требуется интубация после процедур без интубации, он непременно умрет. Ведь когда легкие истощены быстрым дыханием, на восстановление требуется время, и вентиляция легких наступает слишком поздно. По сути, мы играем с жизнями людей в русскую рулетку.

Сегодня я потерял троих пациентов. Одна из них была монахиней. Она хотела причаститься перед смертью, но мы не смогли найти священника, который согласился бы войти в ее палату.

Прости, если есть опечатки, – в больнице я держу свой телефон в специальном воздухонепроницаемом пакете. Я протираю влажной салфеткой счета, которые получаю по почте. Медсестра недавно велела мне вымыть брокколи с мылом под горячей водой. Не помню, когда в последний раз я ел домашнюю еду.

Хотелось бы знать наверняка, доходят ли до тебя мои письма.

Мне также жутко хочется получить от тебя ответ.

Дорогой Финн,

знал бы ты, как отчаянно я пытаюсь до тебя дозвониться, но не могу; собственно, в том и суть. Помнишь, как мы думали, что было бы ужасно романтично отключиться от внешнего мира? Но это совсем не кажется романтичным, когда ты один и со всей силы колотишь в дверь, чтобы тебя впустили обратно.

Эта ситуация наводит на довольно странные размышления. У меня ощущение, будто я нахожусь в какой-то параллельной вселенной. Я знаю обо всем, что происходит в нашей вселенной, но не могу ни реагировать на происходящее, ни комментировать его, ни даже участвовать в нем. Ха-ха, неужели земля все еще вертится, если я перестала быть частью ее жизни?!

Девочка, о которой я тебе рассказывала в прошлом письме, считает, что быть здесь – все равно что двигаться назад. Я должна быть благодарна за то, что жива, здорова и нахожусь в безопасности в одном из самых красивых мест на свете. При этом все случилось, как водится, в самый подходящий момент: когда на работе у меня неприятности, а ты застрял в больнице. Я в курсе, что при нашем бешеном ритме жизни редко удается взять паузу и поразмышлять о том о сем. Просто очень трудно находиться в моменте и не переживать, что пауза может превратиться в остановку.