Если бы не друзья мои... - [36]

Только мы подумали, что «горбач» наконец от нас отстал, так нет же, оказалось, он продолжает разведку — ищет теперь остальные роты нашего батальона. Прорвав тучи, камнем падает вниз, затем выравнивается, летит над самой землей, будто собирается коснуться ее колесами и остановиться. Не я один поддался обману, хотя к уловкам его мы уже привыкли — ведь эта коричневая бестия рыщет над нами с первого дня, что мы здесь, и номер, обозначенный на крыльях рядом со свастикой, мы хорошо запомнили. Эх, попался бы он нам в руки живым! А пока он снова взмывает вверх и исчезает, оставляя за собой узкую полоску дыма.

Если б это зависело от нас, мы наверняка бы выбрали для обороны какое-нибудь другое место и, уж конечно, не поставили бы дзот так, чтоб он торчал, будто маяк, посреди поля. И окопы, и пулеметные и минометные гнезда, откуда мы должны вести огонь, приготовлены с таким расчетом, что враг будет наступать только с запада, что здесь будут идти не маневренные бои, а позиционная война, когда обе стороны находятся друг против друга в укрепленных траншеях и перебрасывать бойцов с места на место без потерь невозможно. Но расчет не оправдался, и нам самим пришлось удлинить окопы на флангах, так что теперь весь плацдарм имеет вид подковы.

У старшего лейтенанта несколько связных. Я — один из них.

Вчера во время залпа «катюш» я не сообразил, что надо широко открыть рот, и уши у меня до сих пор словно заложены ватой. Надо бы сказать об этом Ивашину, но не решаюсь: он знает, как мне не хотелось расставаться с отделением, и, чего доброго, подумает, будто я прошу, чтоб меня кем-нибудь заменили.

Из деревни принесли вареную картошку. Она еще теплая, пар подымается от нее тонкой струйкой. Все картофелины пересчитали, получилось по две с половиной на человека, и потому разделили так: маленьких по три, больших по две. В деревянном ведерке я несу своему взводу его долю. Чтоб сэкономить время, иду не окопами, а напрямик, вдоль поля. От картошки исходит невыносимо вкусный запах, хоть нос затыкай. Нос заткнуть, конечно, можно, но что делать с глазами, как отвести их, особенно вон от той, разваренной, потрескавшейся, с белой мякотью! Чистить ее все равно не надо, кожура уже отстала, вот и взять бы тот, маленький, с черным глазком, кусочек… Но нет, нельзя. Свою долю я получу, когда вернусь к командиру роты, а здесь все картофелины отсчитаны точно по три. Возьму кусочек — кому-то достанется меньше. Обманутый не простит мне, а такой, как Сергеев, может даже руки в ход пустить. Хотя нет, меня, я знаю, он не тронет. Мне он верит.

Что-то левая рука очень уж размахалась. Если не победит разум, придется приструнить ее. Пока, впрочем, договариваемся по-хорошему.

Снаряд, а затем еще и еще пролетают надо мной и падают где-то далеко за лесом. Их калибр мы быстро научились определять по звуку. Пусть летают, это скорее всего не больше, чем репетиция. Дзот — ориентир куда лучший, чем я, в меня они не стреляют, так чего остерегаться? Пока еще можно идти в полный рост, тем более что не так-то просто ползти по-пластунски, толкая перед собой ведерко… Зря я не обвязал его чем-нибудь, тогда бы дьявол не смог искушать меня и не надо было бы бояться, что картошка рассыплется.

Снаряды ложатся все ближе. Заткнуть пушкам глотки, чтоб перестали рявкать, у нас нечем, вот мне хочешь не хочешь, приходится прижаться всем телом к замерзшим, твердым, как могильные камни, кочкам и пережидать. Еще взрыв, совсем близко… Тут уж и сама земля не выдерживает и со злостью толкает меня в живот. Но и это всего-навсего задаток.

Пять или шесть снарядов один за другим падают недалеко от дзота. Возможно, стреляют из шестиствольного миномета. С залпом «катюши», конечно, не сравнить, но дзот уничтожить могут. Снаряды еще рвутся, а уже налетели бомбардировщики. Земля перед моими глазами раскачивается, вздымается, опрокидывается… Вот когда позавидуешь суслику! Он может забраться глубоко-глубоко, и выгнать его удастся, только если будешь лить в норку воду, да и то у него, как правило, имеется про запас другой выход.

Все поле уже зияет черными провалами воронок. Взрывная волна вырывает у меня из рук ведерко, оно падает, опрокидывается. Одна партия самолетов сбросила бомбы, и сразу же на их место прилетают другие. Меня вместе с картошкой накрывает земляным одеялом. Поверит ли кто-нибудь, что от взрывов у меня прошла глухота? Я сразу почувствовал облегчение, как бывает после купания, когда, прыгая на одной ноге, вытряхиваешь воду из уха.

Обычно после такой артиллерийской и авиаподготовки появляется пехота, но сейчас что-то не чувствуется, чтоб она была где-нибудь рядом. Артиллерия стреляла издалека, вполне вероятно, что немцы хотели узнать, сколько и где установлено наших пушек, чтоб засечь, а потом уничтожить огневые точки. Ответа они, однако, не получили, значит, после паузы начнут сначала. Время от времени над головой проносится пуля, но понять, откуда стреляют, невозможно. Сощурившись, смотрю в ствол своей винтовки. Все в порядке. Вчера я ее как следует вычистил, и теперь она блестит, отливает серебром.