Если бы не друзья мои... - [136]

Потерпев серьезную неудачу, фашисты стали готовить новую, более крупную операцию. На этот раз они задумали нагрянуть на нас одновременно со всех четырех сторон.

Поздно вечером нас, троих разведчиков, вызвали в штаб. Здесь мы узнали, что все отряды покидают Усакинские леса. Нам приказали отправиться в расположение нескольких партизанских групп, находившихся километрах в ста отсюда, и предупредить их о создавшемся положении.

Предстоял трудный путь. Одеты мы были легко, и жестокий холод пробирал до костей, но он имел для нас и свои достоинства: ни один немец сегодня не усидит в засаде.

В полночь мы достигли опушки леса. Прислушались — тихо, деревья потрескивают от мороза, словно кто-то тяжелым и острым топором врубается в стволы. От коня идет пар, он опускает голову, пытаясь лизнуть снег, осевший плотным ровным слоем. Резкий скрип полозьев разрывает тишину — сани трогаются с места. Ухватив коня за поводья, Савицкий нашим тулупом — у нас один на троих — укрывает его.

— Ух, и злой ветер!..

Мы так промерзли, что хочется хоть на полчаса забраться куда-нибудь в тепло. Ноги окоченели. Мороз все крепчает, а мы вот уже двое суток не переступали порога человеческого жилья, ни разу не разожгли костра…

О том, что немцы вчера были в Малиновке, мы знали, но остались ли они ночевать в этой маленькой деревушке, никто нам здесь, в ледяной пустыне, не скажет.

Пока мы топтались возле саней, чтобы хоть сколько-нибудь отогреть ноги, Иван Завьялов натянул на голову капюшон белого маскировочного халата и исчез среди снежных сугробов. Я двинулся по его следу, — если что-нибудь случится, приду ему на помощь своим ручным пулеметом.

Нам повезло — в деревне немцев не было. Хозяйка хаты, в которую мы зашли, возилась в углу. То ли от холода, то ли с перепугу, но, мы явственно это слышали, у нее стучат зубы. На все вопросы она отвечала одним: «Не ведаю».

Савицкий напомнил ей:

— Не думал я, хозяюшка, что ты такая беспамятливая, а ведь ты меня однажды летом березовым соком потчевала…

Она с минуту молчала, потом ответила:

— Много всяких людей за это время здесь перебывало, разве всех упомнишь? Да и как попить не дать? Грех…

Хозяйка разгребла уголья в печке и зажгла смолистую лучину. По комнате распространился острый запах скипидара.

— Лапоть куда-то запропастился, — бормотала она, — никак не найду.

Нагнувшись, она горящей лучиной осветила пол, и я увидел — оба лаптя рядышком стоят. Она же успела в этот миг осветить наши лица.

Хозяйка узнала Васю, широко ему улыбнулась, тепло засветились ее большие темные глаза. Она снова нагнулась к полу и кулаками застучала по доскам.

— Михась, выходи — дядьковы хлопцы…

Так называли нас, партизан, местные крестьяне. Две доски пола поднялись, и Михась, высокий худощавый человек лет сорока, вылез к нам.

— Плохое укрытие, — заметил Завьялов.

— Три дня просидел в лесу, в шалаше, еле живой дотащился до дому, — рассказывал Михась. — Думал, переночую, а наутро назад в лес… Тут вдруг слышим — стучат. Ну, решил я, попался. А она толкает меня в спину: «Полезай, говорит, в подпол, в картошку заройся…» Я даже не успел рубаху на себя натянуть…

Хозяйка поставила перед нами полную миску горячей картошки. При виде густого пара, клубившегося над ней, мы зажмурили глаза от удовольствия.

— Ешьте, — приглашала она, — ешьте…

Странное дело: пулемет я держу крепко, а горячую картофелину ко рту поднести не могу — руки от холода опухли. Когда мы кончили есть, я попросил Михася помочь мне стащить сапоги. Он принес таз с холодной водой, и я опустил туда ноги.

— Ну как, здорово колет? — спросил он и стал растирать их гусиным салом.

— Есть немного.

— Это хорошо. В таких сапожках недолго и без ног остаться…

От Михася мы узнали, что прошлой ночью в Барках убили партизана. Сейчас там немцев нет и дорога туда свободна, но утром они могут туда снова явиться, так что надо спешить… Он вышел во двор, дал нашему Воронку корму, подложил сена в сани и прислушался, тихо ли в деревне.

По совету хозяйки мы прилегли отдохнуть.

— Поспите хоть часок, — уговаривала она нас.

Сквозь дрему я слышал, как она препиралась с мужем.

— Еще хоть немножко… Такой холод… Жалко…

— А если они до утра не доберутся в Барки, будет лучше?

— Вставайте! — поднял нас Савицкий.

Мы вскочили, затянули ремни. Михась нам весело подмигнул: он успел наполнить наши фляги самогоном, в сани под сено насыпал овса, положил буханку хлеба и изрядный кусок сала.

На столе снова появилась еда — горячая картошка, маринованные грибы, соленые огурцы. Мы взялись за наши фляги, но Михась восстал:

— Нет уж, это вам на дорогу. У меня есть еще немного про запас, вот мы с вами и выпьем.

Теперь наша очередь рассказать, что на свете нового. То, что на Большой земле известно уже с добрый месяц, здесь, в заброшенной деревушке, где безудержно лютуют гитлеровцы, оказывается долгожданной радостью, зажигает сердце надеждой, и люди жадно глотают каждое наше слово.

Мы оставили здесь несколько экземпляров нашей подпольной газеты, десяток листовок — утром Михась в лесу раздаст их крестьянам других деревень.

Дружески попрощались мы с нашими гостеприимными хозяевами — и дальше в путь.