Если бы не друзья мои... - [131]

Подал я санитару руку на прощание, а он меня глазами спрашивает, куда собираюсь.

«Пойду искать свой взвод, говорю, на краю деревни, наверно, оборону занимает».

«А сбежать ты все-таки хотел», — говорит он мне, хитро улыбаясь.

«Вот въедливый старый хрыч», — подумал я и вырвал руку.

Конечно, испугался, а ведь не сбежал — факт! По правде сказать, ребята, сбежал бы, спрятался бы во время бомбежки. Я не только имел право, но даже обязан был это сделать. Но когда я смотрел на эту бледную женщину, для которой в ту минуту ничего на свете не существовало, кроме раненого, я чувствовал, что до конца жизни буду презирать себя, если не останусь рядом с ней, пока не минет опасность. А что до страха, — продолжал Костя, — то, по-моему, одни глупые ничего не боятся. Кто побеждает страх, тот и смелый… Теперь я скажу вам, братцы, есть у меня мечта: жив останусь — пойду в медицинский. Коли понадобится, все начну сначала, а доктором буду. Потому и требую — в моем присутствии медицину не обижать, слышали?

— А что сталось с доктором?

— А как Савчик?

— Доктора доставили в госпиталь, а Савчик… Зачем он вам?

— Я ж вам казав, що Костя гарно бреше. — С земли поднялся парень огромного роста. — Факт бреше. Бо я не Савчик, а Савченко, а в ту ликаршу вин нияк влюбився. И що вин в ней побачив таке? Я вид ней втикав, а вин ее чуть не в святые…

— Был у нас такой уговор, — сказал Костя, — что он, как тень, должен следовать за мной, чтобы при случае таскать меня, как я его таскал, иначе история с пяткой станет известной… Ну что ж, теперь мы с тобой квиты. Осталась у меня одна надежда — авось меня пуля не возьмет.

Мое первое задание выполнено. Сегодня я вернулся в лагерь.

Было около полудня, когда со стороны Дубняков послышалась стрельба. Мы выскочили из шалашей и стали прислушиваться — строчил немецкий пулемет, на мгновение словно захлебывался, затем начинал снова. Кто-то пустил в ход две гранаты, одну за другой. По звуку, разнесшемуся далеко и гулко, мы легко узнали русские гранаты.

На дороге показался Ваня Чижик, разведчик из группы Кости, весь в крови. Оказалось, что на Дубняки нагрянул городецкий гарнизон.

— Немцы окружили село, куда мы ни пытались бежать, всюду на них натыкались, — рассказывал раненый.

Услышав выстрелы — сигнал тревоги, — Костя сразу выскочил из избы, Кирику, которого здесь хорошо знали, приказал остаться, а сам бросился в конец села, что ближе к лесу. Справа, через поле, в том же направлении, бежал его друг Яша Савченко, на которого немцы и направили огонь.

С десяток шагов Яша бежал, потом бросался на землю, отстреливался, поднимался и снова бежал. Но вот он упал и уже больше не стрелял. Вдруг, поднявшись во весь свой богатырский рост, Савченко, покачиваясь, медленно зашагал к лесу.

Данилов уже был у опушки, когда застрочил немецкий пулемет. В эту минуту с ним поравнялся Чижик.

— Ваня, — крикнул Костя, — помоги Яше, он ранен…

Сам Данилов, занеся гранату, бросился назад к немецкому пулеметчику, готовый ценой собственной жизни спасти товарища…

— Не спас Костя друга, да и самого его я уже мертвого в лес затащил, — закончил Чижик свой горестный рассказ.

Немцы и полицаи вошли в село, рассыпались по домам и согнали всех в бывший колхозный двор. Кирика босого стащили с печи, где он сидел с ребятишками.

Немецкий офицер через переводчика грозно обратился к притихшей толпе:

— Нет ли среди вас неместных?

Все стояли понурив головы и молчали. Вопрос был задан во второй раз, но уже с угрозой:

— Если не выдадите чужаков, расстреляем каждого десятого.

Раздался звонкий голосок Кирика:

— Дяденька, я тут всех знаю, здесь, во дворе, чужих нету.

К воротам подъехала подвода, на ней лежал мертвый Савченко.

— Ну, а этого ты знаешь? — вкрадчиво обратился сухопарый полицай к Кирику. — Скажи, малец, этот из вашего села?

— Нет, — едва выговорил мальчик, узнав Яшу.

В Дубняки наш отряд прибыл слишком поздно — немцы были далеко. Нас встретил Кирик, который умудрился все же точно подсчитать, сколько было немцев, как они вооружены. Мертвого Савченко фашисты захватили с собой, чтобы возить по деревням для устрашения жителей. Тело Кости мы привезли в лагерь.

Над нами плыли тяжелые осенние облака, сильный ветер пригибал к земле ветви деревьев. Силич опустился на колени и, подняв голову Кости, трижды крепко поцеловал его в светлый высокий лоб.

У свежей могилы дали суровую клятву:

— Мстить, беспощадно мстить!

Возле шалаша, где находился штаб, у костра, ссутулившись и охватив руками колени, сидел Коваль, наш комиссар.

— Эх, Костя, Костя… — шептал он.

Рядом, уткнувшись лицом в солому, лежала его жена, старший фельдшер нашего лазарета, и навзрыд плакала.

БУДЕТЕ УЧИТЬ ДРУГ ДРУГА

Моим первым командиром в отряде был Василий Савицкий. К партизанам, рассказывают, он явился вооруженный с ног до головы, восседая на облучке новенького фаэтона, запряженного парой горячих коней. Вместе с ним прибыл его друг, фельдшер, слегка прихрамывавший на правую ногу. Савицкий заявил, что этот недостаток товарища он берется возместить — будет драться за двоих, только бы того приняли вместе с ним в отряд.

Фаэтон был приспособлен под пулеметную тачанку, а Савицкий стал разведчиком. Он всегда первым вызывался на самые опасные задания, в бою вел себя так, словно верил, что заговорен от смерти. Слово «невозможно» для него, казалось, не существовало.