Если б мы не любили так нежно - [198]

с коим Шуйский и пил почти все это время под нежной опекой Трубецкого, спал сидя. Окольничий Василий Иванович Стрешнев с собачьей преданностью взирал на царственного свояка своего и гадал, прикидывая, чем вознаградит его Михаил Федорович. Уж не боярином ли пожалует — об этом он все уши прожужжал дурехе сестрице — Царице всея Руси. Дьяки Тихон Бормосов и Димитрий Прокофьев терялись среди более приметных лиц. Бояре сидели строго по породе и отечеству. Первыми восседали потомки варяжских князей Рюриковичей, древнейших бояр из старших княжеских дружинников, крепостники, жиревшие на оброке холопей, введенные бояре — царедворцы, владетели тысяч и десятков тысяч бесправных крестьян, самодуры-воеводы, чьи предки со всеми их чинами и службами были навечно записаны в разрядных книгах. Столетие назад Иван Грозный исподволь начал крушить их родословные древа, целый их лес вырубил, много и дров наломал, голов отсек, костей пытками размозжил, и преемники его на московском престоле стремились подчинить бояр самодержавию, но вот прошло сто лет — и снова сидят несокрушимо князья-бояре, зная каждый свое место по родословцу, и никому в голову не приходит, что уже Царь Федор Алексеевич не далее как в 1682 году велит торжественно сжечь разрядные книги со всеми записями местнических дел и прикажет «отныне всем быть без места», а получить оные лишь по заслугам. А всем, кому не по нраву это веление времени, придется столкнуться с беспощадным топором внука Михаила Федоровича — великого Петра.

Царь дрожащим голоском невнятно прогундосил заученные по бумажке слова:

— Михайла Шеин, позабыв нашу государскую милость к себе, нас, Великого Государя, прогневал, а себе вечное бесчестье учинил, ибо начал добром и радетельной службою государству Московскому, а завершил подлыми изменами…

Щека царская дергалась, по вискам струился пот.

Приговаривая к смерти Шеина, бояре не шумели гораздо по обыкновению своему, понеже каждый, местничая, считал своим святым долгом высказаться раньше и громче всех, кого почитал ниже и меньше себя, а сидели тихо, словно мыши, сознавая, быть может, какое вопиющее преступление они совершали. Перед лицом такого единодушия молчали служилые дворяне, чью сторону всегда твердо держал Шеин. Давно, увы, уж восемнадцать лет назад, скончался рубивший в глаза матку правду Минин-Сухорук, погибли бесстрашные Ляпуновы. Война всегда уносит самых лучших, самых честных, самых храбрых.

Слушали судное дело Шеина со товарищи Царь и бояре, и поставлено было единодушно:

Государевых изменников Шеина и Измайлова с сыном его Василием казнить смертью, а поместья их, вотчины, дворы московские и все имущество взять на Государя.

Семейство государева изменника Шеина сослать в понизовые города.

Князя Прозоровского и князя Белосельского и Измайлова сослать в Сибирь.

Прочих судимых лиц, имярек, сослать в Сибирь или заточить в московских темницах.

Ни словом не возразил против казни своего сродника Шеина ближний боярин Борис Иванович Морозов. В такой оказии ближе был ему другой сродник — Царь Михаил Федорович.

На царско-боярском суде Шеин, Измайлов и другие государевы изменники не присутствовали, потому что не могли ни стоять, ни сидеть. Приговор объявил Шеину Трубецкой. Пришел с дьяком Бормосовым в темницу и весело сказал, шумно вдохнув ноздрями воздух:

— Нет, Михайла, слаще вражьего трупа, а ты уже труп, Михайла, падаль вонючая, мать твою… Вот твой приговор!

Приговор перечислял подробно все «измены» Шеина: злонамеренно мешкотный поход осенью 1632 года из Можайска к Смоленску. И смерть в пути тысяч ратных людей. Укрепление во время этого мешкотного похода польско-литовскими людьми Смоленска. Урон от частых и нежданных нападений и вылазок врага под Смоленском из-за предательского небрежения Шеина и других воевод. Утайка подлинного числа пробивавшихся в Смоленск польско-литовских людей. Настырные требования присылки большого пушечного наряда, перевезенного вследствие этих изменических домогательств Шеина по весеннему плохому пути с большими убытками. Предательские приступы к Смоленску не тайком и не ночью, а днем в открытую. Предательское приказание Шеина стрелять из пушечного наряда по своим же людям (это показали князья Прозоровский и Белосельский). Ведение Шеиным промысла под Смоленском по своему изменническому и вражьему наущению вопреки всем благим советам русских и иноземных ратных людей. Запрещение Шеиным вступать в сражение с приходившими отрядами противника. Отказ Шеина от нападения русских войск на Красное, когда там стояли Гонсевский и Радзивилл с небольшим отрядом…

И снова Шеин не верил своим ушам. Все ложь, ложь, ложь!.. Под Красное он посылал еще Лермонта и писал об этом Царю!.. Оказывается, бояре охотно верили любой лжи о нем, как бы чудовищна и нелепа она ни была, когда им следовало бы судить за небрежение Трубецкого и Шереметева!..

А Трубецкой все читал и читал, внятно, с чувством, с ликующим злорадством:

— Захват Шеиным вкупе с Измайловым деревень с рыбным промыслом в Смоленском и Дорогобужском уездах и продажа ратным людям рыбы по завышенным ценам…