«Если», 2011 № 11 (225) - [15]

Джинни протянула руку и погладила отца по редким волосам за ухом. Ему нужно подстричься.

Она попыталась понять, почему ее мать столь безучастна к мужу. Спустя некоторое время из коридора донесся ее голос: она с кем-то разговаривала. Джинни подошла к двери и насторожилась.

— Вы можете привести его в любое время, когда его отпустят, — услышала она женский голос. Джинни выглянула в приоткрытую дверь и увидела совершенно бесцветную женщину лет сорока в сестринском халате.

— Не думаю, что он пойдет на это, — ответила Элизабет.

— Пусть поговорит с Фиби Мередит, — продолжала женщина. — Она его убедит.

Джинни распахнула дверь:

— Здравствуйте.

Сестра нервно улыбнулась.

— Здравствуйте. Вы, наверное, Джинни.

— А вы кто?

Элизабет начала было возмущаться, но женщина успокаивающе тронула ее плечо.

— Меня зовут Конни Грей. Я из травматологического центра.

— Здесь не травматологический центр.

Конни проигнорировала агрессивный тон.

— Я просто разговариваю с вашей мамой. Мы встречались раньше.

— Джинни, пожалуйста, веди себя повежливее, — вмешалась Элизабет.

— Все в порядке, — отозвалась Конни. — Подобное тяжело для всех.

— Джинни? — сонно позвал ее отец из комнаты. При звуке родного голоса сердце Джинни запрыгало в груди. Она бросилась внутрь, закрыв дверь перед матерью и медсестрой. Отец пытался сесть, и она помогла ему, приладив за спину подушку. Под одеялом обозначился его живот — она даже не замечала, сколько он набрал за последние годы.

— Садись, — потребовал он, тяжело дыша. — У нас проблема.

Она уселась в кресло рядом с кроватью.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто ударили кувалдой. Зря мне дали это снадобье.

Джинни не сказала ему, в каком разобранном состоянии он пребывал до лекарства. Она изучала его лицо. Он выглядел утомленным, но это по-прежнему был ее отец. Он мрачно улыбнулся.

— Мать рассказала тебе о плане?

— О каком плане?

Отец отвел взгляд.

— Есть лечение, которое смогло бы мне помочь. По их словам, если оно подействует, то болезнь Альцгеймера остановится и слабоумия не будет.

— Это было бы чудесно.

— Цена.

— Мы можем себе это позволить. Мы с мамой найдем средства.

Он потер небритые щеки, затем принялся теребить горло.

— Нет, вопрос не в деньгах. Чтобы дело не кончилось тем, что я забуду вообще все, мне придется забыть многое.

— Не понимаю. Разве проблема не заключается именно в потере памяти?

— Это и проблема, и ее решение. Вопрос лишь в том, сколько мне следует забыть, а я этого не знаю. И никто не знает. Но чем большим я пожертвую, тем выше мои шансы.

Джинни подумала, не позвать ли доктора. Казалось, отец несет околесицу.

— Я не хочу стать овощем, — продолжал он. — Быть в тягость матери и тебе. Не желаю.

— Ты не будешь в тягость.

— Я и не буду. Не буду, Джинни. В этом-то все дело.

Когда Элизабет везла Дэна из больницы домой, он заерзал на пассажирском сиденье.

— Дэн, успокойся, — сказала она.

— Вести должен я.

— Но и я хочу немного порулить.

— Я все еще могу водить, — заявил он.

Элизабет покосилась на него. Если бы он сказал, что испытывает… Неужели он не осознает, насколько скрытен?

— Я знаю, Дэн, — ответила она. — Ты все еще можешь водить.

Джинни ехала за ними в другой машине. По прибытии домой Дэн объявил, что чувствует себя прекрасно, и спустился в мастерскую. Джинни пошла с ним. Элизабет уселась в гостиной, чтобы почитать одно из дел, которые захватила в своей конторе.

Она пробегала глазами слова, не вникая в их смысл. В голове ее звучала глупая детская песенка:

Ходил я в зверинец однажды,

Там были птицы и звери…

Дэн пел ее дочурке, когда та была маленькой. Его голова была просто забита такими песенками. Задолго до рождения Джинни он пел их Элизабет в постели, после занятий сексом. Да, поначалу секс был хорош, а по-детски невинная отстраненность Дэна, все эти мгновения, когда он словно выпадал из человеческой вселенной в некий внутренний мир абстракций, Элизабет тогда еще не надоели.

Он никогда не отличался страстностью или необузданностью. На высоте он был лишь с идеями да объектами. Все это могло оттолкнуть ее, кабы не его уязвимость и не ее понимание, что в этих чудачествах его вины нет. Да еще песенки…

В университете Дэн не пользовался популярностью среди студентов. Пожалуй, он придерживался слишком строгих правил. Отношения с коллегами также не отличались теплотой, и на кафедре он так и не продвинулся. Элизабет решала проблемы между Дэном и социумом, преодоление которых ему самому давалось весьма туго. Зверинец…

Она отстранилась от груды бумаг — пачки разводов по обоюдному согласию, все как под копирку — и прислушалась к звукам из подвала.

Элизабет досадовала, что Джинни оказалась дома во время последнего приступа Дэна. Она думала рассказать дочери о его болезни, однако страшилась ее реакции. Джинни считала, что Элизабет ревнует к ее близости с Дэном, но дело заключалось отнюдь не в этом. Скорее уж, Элизабет негодовала, что Джинни видела лишь светлую сторону натуры своего отца, в то время как ей самой приходилось иметь дело с депрессией мужа, его характером и все более возрастающей отстраненностью. Для Джинни у него находилась уйма времени и внимания. Для нее же — ничего.