«Если», 2011 № 04 (218) - [4]

— Кого? — не понял Мил.

— Рокота. Настоящего.

— Не довелось.

— У нас есть один, — с гордостью сообщил Разбегай. — Во дворце живет.

— И что он там делает, этот рокот?

— Живет. Ему кроликов дают есть и кур. А когда человека сожрет, тогда улетит.

Не надо было убирать от лица прядь волос, чтобы видеть: парень говорит правду. По крайней мере, верит в то, что говорит. Мил заинтересовался:

— Кто ж ему даст сожрать человека?

— Король, — убежденно заявил Разбегай. — В смысле, принц. Король-то, Доброяр наш, давно болен, так принц Властимир за него правит.

О таинственной хвори короля и о том, что страной правит юный наследник, Мил уже слышал. Его задело другое:

— Зачем человека отдавать на сожрание?

— А казнь же. Когда все друг с дружки вину переймут, следующему передать будет некому. Тогда последнего и казнят. Скормят рокоту.

Мил прикинул: в Велич-городе около десяти тысяч жителей, со времени «надругательства над принцессой» отсчитано тысяча триста двадцать шесть дней. Допустим, не все готовы «казниться» — но как ни посмотри, до настоящей казни остается лет двадцать. За это время любой рокот помрет, не дождавшись обеда. Мил усмехнулся:

— А ну как горожане на второй круг пойдут? Начнут заново на себя вину брать?

— Э-э, то нельзя, — помотал головой парнишка. — Во дворце учет ведут, каждого записывают. Вину берут только раз. А во второй если — так и казнят тут же. Ой, мамка зовет! — спохватился он.

Откуда-то доносилось:

— Разбегай! Шельмец, куда запропал?! А ну поди сюда, мигом!

— Иду! — Он кинулся в дверь. Опять запнулся на пороге, взмахнул руками, вывалился в коридор. Вскочил и поковылял на зов, приговаривая: — Вот же зараза старый Делдунь! Стражиков вовремя не покормит — они и злятся…

Понятное дело: разозлишься, если тебя едой обделят. У Мила тоже давным-давно живот подвело. Он достал из мешка- сухую лепешку и сгрыз ее, не забыв насыпать горсть крошек у двери — стражу порога. Вообще-то их кормят замешанным на пиве хлебом с пряностями; но, может, голодный страж не побрезгует? Обережка в кошеле завозилась, напоминая о себе. Тоже голодная.

Мил положил плащ на колени, кинжалом распорол стежки на подкладке — мелкие, аккуратные, еще мать деньги туда зашивала, — вынул тяжелую монету, в два крупных стежка приметал подкладку обратно. Вроде на место приметал, но получилось криво. Мил любую работу мог делать, а вот шить не приспособился.

Он развязал кошель, сунул туда монету. Почуяв деньгу, обережка успокоилась. Полижет монету — и уснет ненадолго. А Мил ее вскоре покормит, как должно.

Прежде чем выйти из номера, он поглядел в зеркало. Не ради пустого любования самим собой, а для порядку, как отец учил. Из старенького, с осыпающейся амальгамой зеркала глянуло не по годам суровое лицо — загорелое, битое дождем и ветром. Черную гриву не мешало бы причесать, заколка надо лбом скособочилась и не держала волосы, как надо. Из-под прямых черных бровей глядели два разных глаза: один — темно-синий, как вечернее небо, другой — ярко-зеленый, прозрачный, будто горное озеро. Зеленый глаз Мил прикрывал, чтобы люди не пялились. Не всякий же сведущ, что на свете есть Разноглазые. Тем более не каждый сведущий рад Разноглазого встретить.

Спросив, где найти поблизости менялу, Мил отправился, куда указали. На улицах горели фонари, было людно. В трактирах пили-ели, в богатых особняках веселились по-своему: играла музыка, в садах взлетали фейерверки.

Лишь королевский дворец был тих и невесел. Смутно белел на холме под огромным небом с желтыми теплыми звездами; светилось всего несколько окон. Мил принюхался, но запаха сожженного жилья не почуял.

Дверь в дом менялы распахнулась, едва Мил взошел на крыльцо. Он отшатнулся, и навстречу вывалились трое солдат, кляня прощелыгу на чем свет стоит. Лысый меняла провожал их, благодушно улыбаясь. Видать, знатно обобрал служивых.

— Здравствуйте, господин Жароволь, — учтиво поздоровался Мил, когда солдаты в грохоте подков ссыпались по ступеням на мостовую.

— И вы будьте здоровы, чужестранец, — отозвался меняла, разглядывая его в свете фонаря над дверью. — Желаете войти, господин… э-э?..

— Мил Дружен.

Меняла провел его в крошечную комнатенку под лестницей, где не было окон и чадил вонючий светильник, заправленный самым дешевым маслом. Еще в комнатенке пахло солдатами: потом и табаком.

Жароволь уселся за широкий дубовый стол, указал Милу на шаткий стул для посетителей.

Мил выложил на стол свою монету:

— Сколько дадите?

Меняла скользнул по ней взглядом и принял скучный вид.

— Такие деньги у нас не в ходу, господин Мил… э-э… Дружен. У нас другие по рукам ходят: тири, илары, даже тенгеции. А это…

Мил тряхнул головой; тяжелая прядь волос качнулась, и на менялу глянули оба глаза: зеленый и синий. В скверном свете чадного светильника Жароволь мог и не разглядеть их толком, однако тон сменил сразу.

— Оно, конечно, во дворце такую монету примут с охотой, — изрек он глубокомысленно. — И все же…

— Сколько иларов за нее дадите? — перебил Мил невежливо.

— Двадцать, — не задумываясь ответил меняла. — Ну, двадцать пять, — поправился он, когда черная прядь у лица посетителя снова качнулась. — Двадцать девять… Больше тридцати не могу, хоть режьте!