«Если», 2009 № 11 (201) - [66]
А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.
Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.
Он танцевал на пуантах, воспаряя над отполированной годами сценой, ощущая мышцы спины и напряжение в бедрах, когда сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он расшивал шариковыми подшипниками, катящимися по заводскому сборочному конвейеру, подальше от стреляющих в него солдат, а он нырял…
И все закончилось.
Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие.
Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении.
Возбуждение корабля нарастало, разрывы пространства-времени и результирующие фазовые переходы увеличивались. Каждая часть этого существа устремлялась вперед, оно перепрыгивало через вакуумные потоки, и каждый прыжок сопровождался мощным выбросом излучения, возникавшим то у одной звездной системы, то у другой, а временами в ледяной черной пустоте, куда не дотягивалось гравитационное поле звезд. Корабль не мог двигаться быстрее, без того чтобы не разрушить либо ближайшую звездную систему, либо собственную связность. Он мчался с максимально возможной скоростью, высылая впереди себя еще более быстрые информационные щупальца, порождаемые квантовыми сцепками частиц. Быстрее, еще быстрее…
И все равно скорости не хватало.
В четверг утром разум Генри казался ему ясным, как обычно. После раннего завтрака он сидел за крошечным кухонным столом, просматривая работы своих учеников. Все квартирки в Св. Себастьяне имели маленькие кухни, чуть большие по площади гостиные, а также спальни и ванные комнаты. Поручни вдоль всех стен, специальное нескользкое покрытие полов, чересчур жизнерадостные краски и интеркомы напоминали обитателям, что они старики, как будто, — насмешливо думал Генри, — хоть кто-нибудь из них способен это забыть. Но на самом деле размеры жилища не имели значения, равно как и постоянный надзор со стороны персонала. В конце концов, в Лос-Аламосе он ютился в переполненном ветхом бараке под совершенно параноидальным присмотром служб безопасности и был счастлив. Большая часть его жизни прошла не во внешнем мире, а в его собственном, внутреннем космосе.
Ответы почти на все поставленные им задачи были неполными — скорее всего, у всех студентов, кроме, конечно, Холдейна. Впрочем, Джулия Фернандес тоже предложила нестандартное и математически интересное решение. Генри пытался следовать за ходом мысли студентов, чтобы увидеть, где они ошибаются. Спустя час просмотренными оказались лишь две работы. Над головой проревели турбины самолета, взлетевшего с поля аэропорта. Генри сдался. Он не мог сконцентрироваться.
Вчера в больнице Редборна эта кошмарная Эвелин Кренчнотид сказала, что у нее внеплановый визит, но доктор обещал все же «уделить ей минутку», потому что «с ней случилось что-то странное». А еще она упомянула, что эта хиппующая престарелая красотка, Эрин Как-бишь-там-ее, тоже была с внеплановым визитом.
Однажды на собрании жильцов Св. Себастьяна Генри видел, как Эвелин вышивала.
А Анна Чернова, самая знаменитая жилица Св. Себастьяна, — балерина… Это все знали.
Генри чувствовал себя идиотом, только оттого что его мысли невольно двигались в определенном, но крайне неприятном для него направлении. Он что, хочет предположить, будто имела место какого-то рода телепатия? Ни один уважающий себя ученый никогда не был сторонником подобных гипотез. К тому же во время трехлетнего пребывания в Св. Себастьяне — а Эвелин и мисс Чернова в эти годы тоже уже жили здесь — он ни разу не имел ни малейших контактов ни с той, ни с другой да и не испытывал к ним никакого интереса.
Генри попытался вернуться к просмотру студенческих работ.
Трудность заключалась в том, что имелись две группы фактов: его собственные «инциденты» и этот внезапный скачок незапланированных визитов к доктору. Но не было способа для того, чтобы либо объединить их в одну группу, либо исключить какую-нибудь из них. Если бы он по крайней мере мог убедиться, что визиты Эвелин и Эрин к доктору не связаны с какими-то ментальными нарушениями, то можно устранить эту группу фактов, оставив лишь одну свою. Один случай всегда можно счесть просто аномалией. Но два уже указывали на… на что-то.
