«Если», 2009 № 07 (197) - [26]

Ханна Кук

«Он совсем голый».

Все посмотрели на меня.

А Рупрехт встряхнул цейлонской косичкой:

«Ханна Кук, почему вы считаете биологию непристойной?»

Я покраснела. Что бы он понимал! Ему повезло — он родился мальчиком. А Файка, например, носит спортивные лифчики, только они ничего не держат. А Цикада носит лифчики с рюшечками и сеточками, такая у нее мораль. А вот если бы люди размножались опылением, такие глупости отпали бы сами. Летние луга, медуницы, ромашки, цветущий мак — никакой ревности, никаких страданий. Одно счастье без перерыва. Есть даже такие лифчики, которые тянут грудь вверх, как нос у лодки. Разве это должно возвышать? Я лично — за опыление. А то мальчики всё делают с ненужным запасом. Прошлое лето я, например, провела у тети на Валдайских засеках и там нагляделась, что выделывали ее «мальчики». Одному — семь лет, другому — двенадцать. Один, намертво закрутил кофемолку так, будто поставил ее на кодовый замок, а другой заказал любимой тете торт, от которого даже духи зашлись в приступе аллергии.

Хуже всего — выяснять отношения. Особенно, когда отношений нет. У меня кожа горела там, где недавно прикасались руки Рупрехта. А будь мы цветами, мир изменился бы. Первое время пчелы, наверное, вели бы себя несносно: вылетали из ульев только по приказу и только на сладкий запах. Кстати, как узнать, какая пчела прилетела? Они же цейлонские косички не заплетают… На Марсе с моралью плохо. За Файкой даже роботы гоняются. Однояйцевые орали бы: «Пинай ее сюда! Чики-пуки!» А какие чики-пуки, если не определить, кто жужжит над тобой? И как рассчитать правильный радиус опыления? Ограничиться пределами дома — скучно, а расширить до пригородов — опасно.

Даже мурашки по коже.

Костя

Ну, придурок.

Ну, не местный.

Ну, совсем голый.

«Еще попугай, — добавила Цикада, — но ты попугая не трогай».

Я погладил холодную спину ровера.

Когда-то я коллекционировал марсианских скитальцев. Модели, конечно. Самые разные. Были у меня «Марсы», похожие на древние рупоры. Были «Маринеры», перепончатокрылые, как космические мыши особого вида. Были архаичные «Викинги», напоминающие ветряную мельницу. И «Бигли» были, и «Спириты», и «Опортунити» с чудесными музыкальными заставками. А вот про голых черных че-лов на Марсе я никогда не слышал. Пусть наведенный, но почему голый? Ровер будто подслушал меня — вдруг ожил, приподнялся над камнями, будто додумался до чего-то хорошего. Ничего под ним не мерцало, не бликовало, не крутилось, но без шума и пыли двинулся он и пошел, пошел над камнями по малому кругу, забирая на юг, к ледникам.

Котопаха

Нет записей.

Костя

Ну, ладно, совсем голый. Ну, ладно, не местный. «А вы помните историю девочки Ли и мальчика Цюя?»

Никто, конечно, не помнил.

«Они тоже ровер угнали. На земле Ксанфа».

«Видишь, — обрадовалась Цикада, — мы не первые».

«Тот ровер тоже сбежал».

«Вот ловко!» — попугай нежно прижался щекой к щеке Цикады.

«Чего тут ловкого? Как ровер мог бросить живых девочку и мальчика? — не поняла Ханна Кук. — В любую машину ставятся запретительные программы. Даже дух не может набрасываться на человека, бросать в беде, унижать его достоинство. — Она подозрительно посмотрела на меня: — А тот ровер нашелся? Он был из наших?»

«Как это из наших?» — заволновалась, вскрикнула Цикада.

«Ну, мало ли… Может, он из другой галактики… Тогда эти глупые Цюй и Ли были для него всего лишь неизвестными представителями местной фауны…»

«Вот ловко!»

«Заткни птицу!»

«Рупрехт, не пугай попугая! Он не виноват. У меня жил такой же. Они не понимают, что говорят. Перед тем как сказать глупость, мой обязательно мотал головой и бормотал: «Та-а-ак, т-а-ак», будто мучился собственной умственной несостоятельностью. А когда втихаря вытворял что-то, то еще и приговаривал: «Ну что ты. Рома, делаешь… Ну, нехорошо, Рома, нехорошо…»

Черный ровер, как капля ртути, катился по крутому каменистому склону, будто знал, куда ему надо.

«А вдруг он, правда, пришелец?» — сказал я.

«Тогда зачем ты на него пописал?» — спросила Ханна Кук.

Рупрехт оживился. «Ханна Кук, — сказал он. — Представьте, что вы, вся такая опрятная, впервые высаживаетесь на неизвестную планету-сад. Пчелы, птички — все, как в сказке. Вы, конечно, наводите красоту, играете зеркальцем, как же — первый контакт! И тут — на тебе! — является неизвестное разумное существо и поступает с тобой, как Костя».

«Некоторые животные так и поступают», — неудачно защитила меня Цикада.

Ирке Летчик хорошо. На станции Хубу у нее — удобный атриум и никаких духов, только проверенный робот Мик. А в Центре исследований на Земле — мебель обита замшей. Сидит себе и эхо в кофточки разного цвета наряжает. Зато есть такие фаны, что при одном только упоминании моего имени слышат нежный чудесный звук. А есть такие, что, услышав мое имя, сами бодро кричат: «Позитив!». Даже запуганные землетрясениями жители сейсмоопасных районов Земли при упоминании моего имени расслабляются. Когда я играю в Центре исследований, обезьяны Цикады захлебываются от счастливых слез, а доктор Микробус прячет морщинистое лицо в ладонях. Жил на Земле древний мастер Тесторе, носил очки с треснувшими стеклами и делал замечательные скрипки. Одна досталась мне. Когда играю минор, из капелек пролитой на подоконник воды прорастают поблескивающие кристаллы, а когда играю мажор — в воздухе распускаются розы.