«Если», 2009 № 06 (196) - [94]

Неужели он хотел, чтобы Дженнифер…

А получилось…

И когда он это понял, то пришел к Гаррисону…

«Я не должен звонить Саре, — подумал Алкин, — и не должен отвечать, если позвонит она. Мэт Гаррисон поступил правильно, уразумев, какие энергии подвластны его сознанию, а еще больше — подсознательным импульсам. Он смирил свои желания, черпал понемногу из океана темной энергии и дожил до девяноста лет. А другие…»

До обсерватории Алкин решил пройтись пешком — минут двадцать неспешным шагом. Погода к прогулкам не располагала, и решение Алкин принял, подумав, что сырость и холод остудят его разгоряченное воображение.

Свернув с Мэдингли-роуд на обсерваторскую подъездную аллею, он пошел вдоль забора, машинально пересчитывая прутья высокой решетки, которую летом обвивал плющ, а сейчас казалось, что двор отделен от улицы колючей проволокой, о которой пел Галич в песне, въевшейся, когда он был на втором, кажется, курсе, в сознание настолько, что он не мог избавиться от нее целый месяц, все время бормотал под нос: «А продукция наша лучшая…»

Смутное беспокойство возникло, когда Алкин подошел к входу в административное здание. Сара.

Неужели он не может заставить себя не думать о ней?

Телефон почти неслышно заиграл неизменного Моцарта, и Алкин потянул аппарат из кармана, прикрывая его ладонями от мороси. Успел заметить на дисплее: «3 пропущенных звонка». А он и не слышал. Шел, задумавшись…

— Алекс!

«Сара. Это она звонила?»

— Да-да!

— Алекс, почему вы не отвечаете, я уже думала, что вы не хотите со мной разговаривать. Обиделись? Пожалуйста, не надо.

— Я совсем не…

Странный шум был в трубке. Пронзительные звуки и гул приближались и удалялись, взвыла и пропала вдали сирена — то ли полицейской, то ли «скорой». Что-то взревело чуть ли не над самым ухом, и только тогда он понял, что Сара звонит из машины.

— Алекс, я всю ночь думала об этом старике, Гаррисоне. И о Хэмлине. Алекс, мне кажется, я поняла, почему так получилось. То есть почему Хэмлин вроде бы умер от одного, а потом оказалось… Это не легенда.

— Я знаю, Сара, — сказал Алкин, крепко прижимая трубку к уху. Дождь припустил, и он спрятался под козырьком здания. — Я знаю. Так проявили себя квантовые эффекты. Принцип неопределенности. Потому что…

— …он просто хотел жить, не думал, что так все пойдет, этот его решающий эксперимент. Они совсем разные люди, я говорю о Хэмлине и Гаррисоне…

Она не слышала, что он сказал? Или не слушала?

— Мэт Гаррисон — прагматик, он взвешивает каждое свое слово и поступок…

— Сара!

— …и потому ему удалось прожить так долго. Он поверил, да, но пользовался энергией экономно и только по делу…

— Сара, вы меня слышите? Где вы сейчас? Куда едете?

— …а Хэмлин был романтиком, иначе ему эта идея не пришла бы в голову, он даже, наверное, был немного сумасшедшим, как все гении.

— Сара!

Что-то надвигалось, отделяя Алкина от Сары. Он слышал ее, он ее даже чувствовал, его руки лежали на рулевом колесе, дорога летела под колеса вместе с налипшими на асфальт светлыми полосками фар, стекло вдруг залилось невесть откуда взявшейся лавиной воды; здесь дождь уже несколько минут, а там, где Сара, только начался. Дорога сразу исчезла, машину повело, и Алкин не мог сказать, в какую сторону. Яркий свет ударил в глаза. Сара ничего больше не говорила, молчание стало таким жутким, что Алкин закричал и попытался… нет, он ничего не пытался сделать, мог лишь расширенными до размеров Вселенной глазами смотреть, нет, не смотреть, а чувствовать, воспринимать глубинными рецепторами, как Сара пытается удержать руль, визжит резина, что-то впереди высверкивает и гаснет, нога вжимается в педаль тормоза и машину заносит — нельзя тормозить, но Сара еще сильнее жмет на педаль. Стекло распахивается настежь — и в салон вливаются тонны воды с неба, Алкин захлебывается, тонет: что же это, в самом-то деле, как можно утонуть в дожде посреди шоссе в центре Англии?…

Господи, как больно. Боль втекает в горло, проливается в пищевод, прокалывает сердце…

Всё.

* * *

Он открыл глаза и понял, что лежит на высокой больничной кровати в палате, стены которой выкрашены в светло-зеленый цвет. В левую руку скорпионом впилась игла от капельницы, висевшей на высоком штативе, а правая рука свободна, и можно почесать ею слезящиеся глаза.

— Сара, — сказал он. То ли позвал, то ли спросил, то ли что-то констатировал в собственном, еще не окончательно проснувшемся сознании.

Знакомый голос повторил:

— Сара?

И добавил:

— С Сарой все в порядке. А почему вы спрашиваете?

Странный вопрос. Алкин повернул голову на голос и встретился взглядом с главным констеблем. Бакли сидел на высоком табурете, он был почему-то в гражданском — желал, должно быть, показать, что здесь не по долгу службы… тогда зачем? Меньше всего Алкину хотелось сейчас видеть именно Бакли, но, с другой стороны, кому же знать все детали, если не ему?

— Что вы здесь делаете? — спросил Алкин. Думал, будет тяжело произносить слова, но нет — он ощущал желание, возможность и даже необходимость говорить то, что думал, то, что хотел, то, что должен был. — Желаете получить мои показания об аварии?

— Слишком много говорите, мистер Алкин, — сухо произнес Бакли. — Вообще-то, Сара даже не ранена. Если не считать шокового состояния. Сейчас с ней психолог, они в соседней палате. А машина — в лепешку. Вы говорили с Сарой по телефону, когда произошла авария.