«Если», 2008 № 04 (182) - [10]

* * *

Это был край суровый, пустынный и бесплодный. Умершие вулканы, окаменевшие скалистые рифы ничем не напоминали южную часть острова с ее обильными нивами и зелеными пастбищами, фруктовыми садами и виноградниками.

Тиугдал чувствовал некоторое разочарование перед открывшимся ему зрелищем. Но что он, в самом деле, чуда ждал от двух суток пути? Ничего. Следуя вдоль береговой линии, можно добраться до южных деревень, где народ, как ему было известно, гостеприимен.

Море было спокойно, и уже начинало припекать. Тиугдал знал, что днем здесь стоит страшная жара. Но передохнуть, перед тем как свернуть на юг, было необходимо. Тиугдал обнаружил небольшую бухту, где между прибоем и скальной стеной располагалась полоса гальки, и причалил к берегу. Вытянув шлюпку из прибоя, осмотрелся. Место было мрачное. С трех сторон их окружали рыжие камни. Небо, еще по-утреннему голубое и прозрачное, постепенно наливалось синевой и раскалялось. Неожиданно Тиугдал обнаружил, что усталость мучает его меньше, чем жажда и голод. От припасов, захваченных с «Кракена», не осталось ничего. К счастью, в бухте между камнями нашелся источник. Тиугдал напился и наполнил опустевшую бутылку. Голод от этого еще усилился. Он облазил прибрежные камни, ножом наковырял с них мидий, которых оказалось довольно много. Набрал плавника и высохших водорослей, разложил костер, чтоб испечь ракушки. Женщина не помогала ему и не отдыхала. Бродила по берегу, будто что-то искала. Тиугдал окликнул ее, приглашая поесть. Здесь, под ярким солнцем и пахнувшим йодом ветром, вдали от туманов и заговоров «Кракена», он был настроен благодушно. И даже позволил себе пошутить, хотя знал, что его спутница шуток не понимает.

— Жрать хочется, — сказал он, принимаясь за содержимое обуглившихся раковин, — что угодно слопал бы, хоть жареных гвоздей.

Она, как и следовало ожидать, промолчала. За все время, что они провели в лодке, она не проронила ни слова. Всю жизнь Тиугдала злила бабья болтовня, и он представить не мог, что его когда-нибудь будет раздражать женское молчание. Но теперь он был слишком доволен, чтобы обращать на это внимание.

— Хорошо, — подкрепившись, принялся размышлять он вслух. — Сейчас передохнем, потом опять в шлюпку, — и вдоль берега, потихонечку, полегонечку до южного Ируата, а там и в Нимр попадем…

— Нет, — монотонно сказала она. — Прямо. Через горы. В Нимр.

— Ты в своем уме? — он не сразу сообразил, насколько нелеп этот вопрос. — Там же дорог никаких нет! А у нас есть шлюпка!

— Напрямик, — повторила она. После чего встала и пошла к скалам.

— Ну давай, сверни себе шею! А нет, так с голоду сдохнешь!

Она не обернулась.

— Ладно, я тебе не присягал…

И правда. Раньше он шел за ней, потому что у него не оставалось выбора. Теперь выбор у него был. И в самом деле, кто она ему? Не жена, не подруга, не любовница. Он не любил ее и не чувствовал к ней никакой благодарности, сполна уплатив ей за свое спасение, когда доставил с корабля на Ируат.

Может быть, одержимость заразна?

Он с тоской посмотрел на шлюпку, вытащенную на берег. Потом поискал взглядом женщину. Она поднималась наверх. В скалах, спервоначалу казавшихся отвесными, обнаружилась тропинка, вероятно, проложенная случайно забредавшими сюда козопасами. Она начиналась прямо за родником. Но Тиугдал ее сразу не заметил.

— Эй, — крикнул он. — Погоди! Я с тобой!

* * *

Переход был ужасен. Тиугдал и по торной-то дороге не привык много ходить, а уж здесь… Дневной жар убивал, а ночи были пронизывающе холодны, и только ради них он не выбросил пропотевшую куртку. Днем он снимал ее и наматывал на голову, как тюрбан.

Женщина шла с непокрытой головой, видимо, солнечный удар ее не страшил, хотя кожа на ее лице, и без того обветренная, от солнца трескалась и шелушилась. Впрочем, с Тиугдалом происходило то же самое.

Пару раз попадались родники. Вода в них была какая-то горькая, но он был рад и такой. С едой обстояло хуже. Тиугдал убивал разомлевших на солнце ящериц. Однажды видел на склоне горную козу, но добраться до нее не было никакой возможности. В другой раз случился праздник — нашел какую-то птицу на гнезде и свернул ей шею. Птицу Тиугдал оставил до ночевки, а яйца выпил тут же. Он и с женщиной пытался поделиться добычей, но она, подержав пестрое яйцо в руках, положила его на камень. Видимо, забыла, что надо делать с едой.

С женщиной произошла какая-то перемена. Если раньше она хоть иногда замечала присутствие Тиугдала, во всяком случае, вспоминала о нем, теперь этого не было. Она совсем перестала говорить: может быть, слова она тоже забыла. Силы постепенно вытесняли все, что в ней оставалось человеческого. Тиугдал понял, что этот процесс шел постепенно, а начался, надо думать, еще раньше, как только она услышала Зов. Но заметно стало только сейчас.

Временами ему хотелось столкнуть ее в пропасть, проломить голову камнем, задушить своей пропотевшей курткой. Убить ее не представляло труда, она совсем не стереглась и не смотрела назад; Тиугдал ведь не существовал для нее. Но он не мог этого сделать. Просто не мог.

Неужели Взгляд Нимра, один-единственный раз коснувшись человека, навсегда лишает его воли?