«Если», 2007 № 06 (172) - [6]

Левой-правой! Левой-правой! На парад идет отряд!

Значит, не удалось взять чужака саблей, и Лидия Андреевна перевооружается. Очень мило, посмотрим, чего можно ждать от дудки. Поднять, что ли, трубу и задудеть? Нет, в комнате нельзя, в базисной точке вообще не следует совершать необдуманных действий. Ты нашумишь не подумавши, а старушка умом тронется. Страшное дело, если в центре мира, где все должно быть неизменно и безопасно, прозвучит жестяной сигнал тревоги. Реакция в таких случаях непредсказуема. Чужая душа — потемки, даже если в ней царит солнечный день.

Игнат вышел в коридор… нет, прямо во двор. И это был сразу городской двор, безо всякой зеленеющей травки. Хотя солнышко блестит, без этого Лидия Андреевна, видимо, не умеет. И тесный проход между сараями на месте, приглашает зайти. Просто и навязчиво: в коридоре тебе делать нечего, на лестницу, где, несомненно, обитают мелкие страхи, даже в прошлый раз не пустили, а сюда — милости просим.

На земле, перед самым проходом свалена куча дров, причем не поленьев, а старых шпал. Их еще пилить предстоит и колоть. Не позавидуешь тому, кто, позарившись на дешевизну, купил списанные шпалы. Намучается он с ними и пилу заездит вусмерть. Зато горит пропитанная креозотом древесина жарко и дымно.

На одной из шпал, не глядя в сторону Игната, сидит Шурка. Ноги на месте, нормальные мальчишеские ноги, на правой коленке царапина. В руках у Шурки, конечно же, жестяная дудка. Что и требовалось доказать.

Сейчас от Игната ждут, что он заговорит с парнем, например, сделает замечание: сидеть на плахе не следует, штаны будут испорчены, смоляное пятно никакая стирка не возьмет. Не исключен и другой вариант, что Игнат сразу зайдет в промежуток между сараями и окажется в ловушке. Вряд ли удастся выйти назад через шпалы, как бы деревянные плахи не стали плахой в ином смысле слова.

На дворе — дрова, на дровах — братва, у братвы — трава… Нет, у братвы — труба. Ему, Игнату, труба.

А вот мы сейчас сделаем иначе и подыгрывать бабушке не станем. Не я за тобой буду бегать, а ты за мной побегай!

Игнат развернулся и, пройдя через подворотню, вышел на улицу.

Обычная улочка старого Петербурга, они и сейчас почти не изменились. Даже район угадывается: Петроградская сторона. Если напечатать это название на компьютере, то глупый «Ворд» не поймет написанного и предложит замену: «Ретроградская сторона». И, между прочим, будет прав.

У стены сидит нищий — безногий калека. Игнат внутренне напрягся: «Начинаются дни золотые…»

Обычный, неприметный дядька… Серое, давно не бритое лицо, в которое навеки впечаталось покорное безразличие. Обрубок тела усажен на тележке, махонькой, только поместиться. Вместо колесиков — четыре подшипника, вынесенных с завода. Рядом ручками вверх стоят подбитые резиной калабахи, с их помощью инвалид передвигается: отталкивается от мостовой и едет, покуда сила в руках есть. Но сейчас он просто ждет, когда мимо пройдет сердобольный прохожий. Перед нищим на тротуаре — мятая алюминиевая миска, должно быть, в нее прохожие кидают копейки. А ведь, судя по эпохе, ноги он потерял на войне. Это в наше недоброе время любой пропойца, по пьянке ставший инвалидом, облачается в камуфло и корчит из себя раненого афганца, но в пятидесятых, попробуй искалеченный солдат выползти за милостыней не то что при медалях, но просто в старой гимнастерке, мигом заметут в участок, а следом в специнтернат, ничем, по сути, от тюрьмы не отличающийся. И не посмотрят, что был ты героем, а стал калекой. Изувеченный воин не должен смущать граждан победившей страны.

Игнат шел, стараясь не глядеть. Руку в карман не сунул, и без того ясно, что там пусто, и подать милостыню давно умершему, живущему лишь в памяти Лидии Андреевны инвалиду не удастся.

Проходя мимо, покосил глазом. В миске у нищего вместо копеек лежали вареные макароны. В последнее время такие снова появились в продаже: толстые, серые… Но прежние макароны еще и разваривались, а остыв, слипались в неопрятный клейстерный комок. Клейстерный или клистирный?… Тьфу, пропасть, опять все не просто так, все с подтекстом самого неаппетитного свойства.

Нищий ел, отлавливая толстыми немытыми пальцами по одной макаронине.

Мимо Игната протиснулся невесть откуда объявившийся Шурка, приспустил штаны и принялся писать прямо в миску, на макароны.

Нищий ел.

Подавив рвотный позыв, Игнат быстро пошел прочь. Шагов через пять оглянулся. Шурка продолжал свое занятие. Жестяная дудка была зажата под мышкой.

— Ничего личного, — пробормотал Игнат.

В самом деле, происходящее, скорей всего, не направлено против пришельца. Скажем, Лидочка в детстве страдала ноктоэнурезом. Не опасная, но стыдная для пятилетнего ребенка болезнь. Не было среди маленьких детей большего оскорбления, чем сказать другому, что он ночами рыбу в постели ловит. А дальше абсолютно по Фрейду происходит перенос: вовсе и не я писаю, где попало, а Шурка. Знать бы еще, кто таков этот Шурка, совсем хорошо было бы.

Хуже всего, если никакого Шурки в природе не существовало, а просто Лидия Андреевна — компенсированная трансвеститка. В таком случае Шурка — это она и есть… Впрочем, трансвестит бы непременно обустроил свой быт по-мужски, а комнаты, что реальная, что отправная точка подсознания, явно носят следы женской руки. Занавесочки, шкатулочки, картиночки… маленькая кошечка охотно играет с мальчиком. Так что этот вариант можно отбросить.