«Если», 2007 № 03 (169) - [26]

— Да? — переспросил я соседку: я помнил, что она спросила меня о чем-то, но не помнил о чем.

— Что вы делаете сегодня вечером? — повторила она с еле заметным оттенком раздражения в голосе.

Она, видимо, была в свободном полете — из тех, кто все время гонится за новыми ощущениями… Вряд ли ее интересовали мои скромные сбережения. Скорее, окружающий ныряльщиков романтический ореол.

— Меня ждет невеста, — сказал я.

* * *

Вокзальный терминал был огромен; в первый момент я растерялся. Аргус по-прежнему жался к моей ноге. Ему было неуютно. Я подумал, может, на самом деле это мне неуютно, а он чувствует…

Вокруг деловито сновали люди, сотни людей… Я забыл, что их может быть так много. Крикливые. Ярко одетые. И все — без биозащиты.

В центре зала возвышался памятник. Человек в летном комбинезоне положил руку на холку массивного зверя с тяжелой головой.

На постаменте выгравирована надпись.

Я догадывался, что там написано. Что-нибудь очень пафосное, отчего у меня уже сейчас начали гореть уши. Я отошел в тень, чтобы оказаться как можно дальше от глупого памятника.

И тут же отозвалась моя «болтушка». — Да?

Она, подумал я, больше звонить некому.

— Это ты? — голос был тоненький и зудел в ухе, точно комар. — Я у колонны.

— У какой колонны?

— У «Сайко»…

Миг спустя я сообразил, что «Сайко» — это какой-то новомодный энергетический коктейль, а колонна на самом деле имитировала огромную, причудливой формы бутылку. Еще через миг я увидел ее.

Я ее узнал, и это было уже хорошо; известно, что невесты по переписке часто подправляют свои видео, желая выглядеть получше. Но она была именно такая, какой я ее себе представлял: хрупкая, светловолосая, с тонкой талией и пышной — уж не знаю, насколько природной — грудью.

Я не знал, что сказать. Когда стоишь на вахте, предоставив автоматам невидимыми щупальцами обшаривать пространство в поисках новой червоточины, время тянется и тянется. И почему-то находится много слов: о городе моего детства, о базовой школе, о летном училище, о том, как я прошел аргус-тест, как радовался — профессия ныряльщика считалась самой почетной, самой романтичной… Я в детстве мечтал о собаке, а аргус — это ведь гораздо лучше собаки. Потому что, в отличие от собаки, это на всю жизнь.

И еще я слышал, что человек с аргусом больше не одинок.

Они врали.

Она тоже рассказывала о детстве, о том, как не ладила с отцом, о том, как сначала было интересно заниматься дизайном тканей, как ей одиноко, и о том, что она хочет серьезных отношений, а нет подходящего человека…

Сейчас я сообразил, что ничего особенного она, в общем-то, не говорила.

Да и я тоже.

Она узнала меня и сделала неуверенный шаг навстречу. Потом увидела аргуса.

— Это что? — вот ее первые слова.

— Мой аргус.

— Я думала… ты мне про него не говорил.

— Как же не говорил? Много раз.

— Да, но я не думала, что с ним… на Землю…

— Я же ныряльщик.

— Ну и что?

Я подумал: вот мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, которую мне хотелось.

— Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.

— Но почему?

Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.

— Давай обсудим это потом. Ладно?

Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.

Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.

— Куда мы пойдем? — спросила она излишне оживленно.

— А куда вы… ты хочешь? Я здесь чужой.

Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, я научусь…

На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.

— Прости, — поправился я. — Еще не освоился… Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…

— Только ты и я? — она заглянула мне в глаза.

— Да.

— А аргус?

— Аргус прилагается.

Она промолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.

— Я взяла отпуск, — сказала она наконец.

— Очень хорошо.

— На две недели.

Я, кажется, начал понимать то, что она прячет за словами. Она оставила себе путь к отступлению.

— Так что, — закончила она, — мы можем сходить пообедать, а потом сразу махнуть к тебе.

Но пообедать не получилось.

Я хотел устроить ей праздник и заказал столик в самом шикарном ресторане, но с аргусом нас туда не пустили. Я начал пререкаться с метрдотелем, и он вроде собирался уступить, по крайней мере, готов был накрыть столик на веранде, но я увидел, что моя невеста злится. Ноздри у нее раздувались, губы поджались, а жилы на шее напряглись. Она была совсем нехороша в эту минуту, и я почувствовал ноющую тоску. Аргус тоже тосковал, ему было неуютно, и я не мог понять, то ли я улавливал его эмоции, то ли транслировал ему свои собственные.

— Пойдем отсюда, — сказала она.

— Но чем плохо на веранде?

Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню — не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса — скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.