«Если», 2006 № 02 (156) - [20]

Все-таки Владимир Данилович — большой негодяй, хоть и сидит высоко, и человек умный. Мальчишку сбил, продавщицу за волосы таскал, Мамеда его люди избили. Такому хорошую обувь шить нельзя. Сапожки хороши для человека совестливого, они не для таких, как Владимир Данилович. И ведь уехали, даже не извинились. Когда человек способен на плохие поступки, трудно представить, на что он способен, если власть получит неограниченную. Ашоту Кареновичу об этом даже думать не хотелось. Он снова принялся возиться с шиповками, успокаивая себя песней о красавице, в которую влюбился подводный царь горного озера Севан. Но на этот раз песня не успокаивала. Лишь закончив возиться с шиповками, башмачник понял, что должен делать.

Бережно спрятав шиповки в специальную коробку, он снял фартук, накрыл им колодку и вышел во двор. Жена и младший сын поливали белые розы перед входом в дом.

— Кушать приготовила? — спросил Ашот Каренович жену.

— Через полчаса позову, — сказала жена и ловко срезала большую белую розу на длинном стебле.

— Тогда я сейчас подойду, — строго сказал Ашот Каренович и вышел на улицу.

На скамеечке перед домом милиционера Филимонова судачил народ. Наверное, обсуждали, что случилось у магазина. На Ашота Кареновича все посмотрели с легким осуждением, словно это его друзья, а не клиенты приезжали, словно это он жену Мамеда за волосы у магазина таскал. От этого башмачнику стало немного обидно, но он все-таки сдержался, вежливо поздоровался с людьми, пересек улицу и вошел во двор, где жила семья Лузгиных. Их старший сын Вовка только что вернулся из заключения, шесть лет отсидел, а теперь валялся на диване и отдыхал от тюремных лишений под блатные песни Михаила Круга. Парень он был неплохой, но авантюрист, просто пробы ставить негде. Потому и попадал вечно в разные неприятные истории. Ашот Каренович подумал вдруг, что пора Вове Лузгину хорошие туфли сшить, чтобы за ум взялся.

Окно было открыто.

— Вовка, — сказал Ашот Каренович. — Выйди, дело есть!

— Ашот Каренович! — Лузгин высунулся в окно, радостно сверкая сизой стальной фиксой. — Вот не думал, не гадал. Каким ветром?

— Дело есть, — снова сказал Ашот Каренович. — Ты свои «берцы» тюремные, в которых с зоны пришел, не выбросил еще?

— Зачем? — удивился Вовка. — Вещь такая, на века. Им же цены нет, сто лет будешь носить и не сносишь! На рыбалку буду ездить!

— Дай мне их, — сказал Ашот Каренович. — Очень нужно. Я верну, быстро верну.

— Для вас, дядя Ашот, все, что угодно, — светски сказал Вовка и исчез.

Вновь показавшись в окне, Вовка протянул ему грубые ботинки. И кожа на них пошла самая поганая, и швы были такие, что стыдно смотреть. Если бы Ашот Каренович когда-нибудь такую погань сшил, он бы навсегда ремесло забросил. Но сейчас эти неуклюжие «берцы» были ему нужны. Очень нужны!

— Хорошо, — сказал Ашот Каренович, принимая тяжелые ботинки. — Ты бы, Вовка, завтра ко мне заглянул, я бы тебе что-нибудь из обуви подобрал. А то хочешь, новые соображу.

— Загляну, — пообещал Лузгин. — Мне завтра все равно к участковому отмечаться.

Ашот Каренович вернулся домой, сел под навес, поставил ботинки на столик и принялся внимательно разглядывать их. Следовало внимательно рассмотреть эти образцы казенного имущества, которые даже честного человека могли в зону загнать. Рассмотреть их, изучить и сшить такие же, только более благородные, из других материалов, и чтобы Владимиру Даниловичу они по ноге пришлись и с его костюмом гармонировали. Но главное — чтобы душе его черной соответствовали. Подлых выходок Ашот Каренович никому не прощал.

«Волны по Севану гонит гневный царь…»

?

Далия Трускиновская, Леонид Кудрявцев Баллада о двух гастарбайтерах

1.

Потолок логова был покрыт искусственным мхом, и стоило мне чуть-чуть привстать, как я всей спиной чувствовал его теплую шероховатость. Стены оклеили самым мягким, буквально шелковым на ощупь тригрином, а пол я попросил отлить из добротного шерстона. В общем, логово получилось классное. Настоящее логово заслуженного, выигравшего многие и многие схватки гастарбайтера-бойца.

Я лежал в нем и на зеленом, приятном для глаз объем-экране компа строил модель новой серии ударов. Она выросла из разработанной еще полгода назад и ставшей теперь уже привычной «Смены состава заседателей», в которую я добавил несколько элементов из «сговора фракций». Сочетание получилось таким перспективным, что тянуло на отдельное название. Что-нибудь вроде «Бреющего полета над гнездом спикера».

Мысль об этом, а также о том, как я применю этот прием, будила у меня в груди приятное тепло.

Потом рядом с моим логовом послышались голоса людей, что было плохим знаком. Без серьезного повода эти типы не приходят.

Я прислушался.

— А политика… — сказал незнакомый мне человек.

— О политике при нем ни слова, — пояснил главный тренер.

Вот его-то голос можно было опознать без колебаний.

— Однако я считал… если это его хобби…

— То что?

— Один из способов расположить к себе — это поговорить о любимом занятии. Разве нет?

— Ты здорово понимаешь в политике?

— Ну-у-у… в определенных пределах.

— А вот он — великолепно и терпеть не может, когда о ней рассуждают дилетанты. Так что на эту тему с ним ты разговаривать не будешь. По крайней мере, сегодня. Вот все закончится…