«Если», 2003 № 11 - [6]

— Так велик? — изумленно переспросил Нанни. Когда звезды по собственной воле падали на землю, люди находили иногда небольшие слитки небесного металла, который казался крепче самой лучшей бронзы. Этот металл нельзя было расплавить для отливки, поэтому его обрабатывали кувалдой, раскалив прежде докрасна; из него изготавливали амулеты.

— И верно, не слыхано, чтобы такой слиток нашли на земле. Представляешь себе, какие можно было бы отковать из него инструменты!

— Вы ведь не попытались пустить его на инструменты, правда? — в ужасе спросил Хиллала.

— О, нет. Люди боялись к нему прикоснуться. Все спустились с башни и ждали возмездия Яхве за то, что нарушили ход его творения. Они ждали многие месяцы, но не дождались знака. Наконец они вернулись и извлекли из кладки звезду. Сейчас она в каком-то городском храме внизу.

Повисла тишина. Потом один рудокоп сказал:

— Ни в одном из рассказов о башне я такого не слышал.

— Это проступок. О подобном не говорят.

Они поднимались и поднимались, и небеса становились все более блеклыми, и, проснувшись однажды утром и став у края, Хиллала вскрикнул от неожиданности: то, что доселе казалось бледным небом, сейчас предстало бескрайним белым потолком. Они подошли так близко, что узрели небесный свод, увидели его, как плотный массивный панцирь, сковавший простор. Все рудокопы, когда говорили, понижали голос и, как полоумные, пялились вверх, а обитатели башни над ними смеялись.

Снова двинувшись в путь, они были поражены, насколько же близко подобрались к своей цели. Гладкий, невыразительный свод обманул их, представляясь прежде невидимым, пока не оказался вдруг прямо у них над головами. Теперь люди ползли не в небо, а к бесцветной равнине, протянувшейся во все стороны, насколько хватало глаз.

При виде ее все чувства Хиллалы пришли в смятение. Временами, поднимая глаза на свод, он ощущал, что мир каким-то образом перевернулся и, если оступишься, упадешь вверх — навстречу небу. А покоящийся над головой рудокопа свод словно бы лег на него, придавил своим грузом. Небо было той же твердью, что и земля, но не имело опоры, и Хиллала познал страх, какого никогда не испытывал в шахтах: страх перед тем, что на него упадет потолок.

Еще, бывало, свод казался вертикальным обрывом невообразимо высокой скалы, которая вставала перед ним, а оставшаяся позади полузабытая земля представлялась вторым таким же. Башня виделась канатом, туго натянутым между ними. Посещали мысли еще более страшные: нет ни верха, ни низа, и само тело Хиллалы готово потеряться, утратив ориентиры. Это было сродни боязни высоты, только гораздо хуже. Часто он просыпался от беспокойного сна — весь в поту и с онемевшими пальцами, которыми цеплялся за кирпичный пол.

Нанни и другие рудокопы тоже смотрели перед собой затуманенным взором, хотя никто не заговаривал о том, что тревожит их сны. Подъем не ускорился, а, напротив, замедлился: как заметил старшина Бели, вид свода внушает страх, а не жажду приблизиться. Тягловые стали негодовать и сердиться на рудокопов. Хиллала задумывался, что за люди вырастают из тех, кто всю жизнь провел на башне. Как они сопротивляются безумию? Привыкают к таким условиям? И не зайдутся ли плачем рожденные под твердым небом дети, почувствовав под ногами землю?

Возможно, сыны человеческие не созданы для того, чтобы жить в вышине. Если их собственное естество мешает им подойти к небесам слишком близко, значит, людям следует оставаться на земле.

Когда караван достиг вершины, рудокопы перестали чувствовать себя потерянными или, может быть, просто утратили остроту восприятия. С квадратной площадки на вершине они увидели самую поразительную картину, какая только открывалась человеческому взору: за пеленой колышущегося тумана далеко внизу раскинулся, насколько хватало глаз, ковер суши и морей. Прямо над ними — крыша самого мира, последняя твердь, ручательство того, что выше этой смотровой площадки ничего уже нет. Перед ними лежит все Творенье, какое только возможно узреть.

Жрецы вознесли молитвы Яхве: они благодарили его за возможность увидеть столь многое и молили простить, что жаждут увидеть еще больше.

И на вершине клали кирпичи. Густая, едкая вонь вара поднималась от нагреваемых котлов, в которых плавились куски земляной смолы. Это был самый земной запах, какой ощутили рудокопы за четыре месяца; их ноздри жадно ловили его, пока не переменился ветер. Здесь, на вершине, жижа, некогда сочившаяся из щелей в земле, теперь затвердевала, чтобы скрепить камни: земля отращивала руку в небо.

На последней площадке трудились каменщики, перемазанные смолой мужчины, которые смешивали раствор и ловко клали тяжелые кирпичи. Эти мужи не могли позволить себе испытать головокружение, когда глядели на свод, ведь башня и на пядь не должна отступать от вертикали. Каменщики наконец приблизились к завершению своих трудов, и после четырех месяцев пути рудокопы были готовы начать свои.

Вскоре вслед за ними пришли египтяне. Имели они кожу темную, тела худощавые и бороды редкие. Они притащили тачки, заполненные долеритовыми молотками, бронзовыми инструментами и деревянными клиньями. Их глава звался Сенмут, и он стал совещаться с Бели, старшим над эламитами, как им проникнуть в свод. Из привезенного с собой скарба египтяне, как эламиты, воздвигли кузню, чтобы заново отливать бронзовые орудия из тех, которые затупятся в забое.