«Если», 2002 № 09 - [106]
Александра САШНЕВА:
По-моему, нет принципиальной разницы, кто написал книгу — женщина или мужчина, да и вообще деление литературы на «мужскую» и «женскую» довольно бессмысленно. Например, в детстве, прочитав «Королеву Солнца», я была уверена, что Андре Нортон — мужчина. «Лягушки Гиблого Дола» убедили меня в обратном. Возможно, какие-нибудь эксперты-лингвисты смогли бы вычленить под мужским псевдонимом строки, написанные женщиной, но лично я нередко ошибалась в попытках определить авторство неподписанных текстов.
Но если уж делить фантастику на «мужскую» и «женскую», то делать это имеет смысл лишь с точки зрения восприятия текста, а не его написания. Поскольку и мужчины писали «женскую» фантастику, и женщины осваивали «мужскую». На мой взгляд, «Собачье сердце» Булгакова, «Жук в муравейнике» Стругацких, «Мы» Замятина или «Дверь с той стороны» Михайлова — это типично «женская» фантастика по той проблематике, которая затронута в тексте. Булгакова совершенно не волнует, как профессор Преображенский сделал из человека собаку, его волнует моральный аспект ситуации. Отсюда тонкий, глубокий психологизм в развитии образа Шарикова. Героя «Жука в муравейнике» тоже мучает подобный вопрос: убить Абалкина или не убить. Есть ли у него это право или нет. Это вопросы, которые чаще всего волнуют женщин — ответственность за поступки, за будущее, цена любопытства, проблема добра и зла, все то, что поклонники сугубо «мужской» боевой фантастики называют «розовыми соплями». Именно поэтому «женская» фантастика отличается большим вниманием к деталям, мелочам, настроениям. Сюжет зачастую не имеет значения или скрывается в сложных сплетениях многофигурных композиций, а порой главным героем действия становится не личность, а идея.
«Мужская» фантастика традиционно сильна сюжетом, обилием приключений и военных конфликтов. Человеческие отношения, моральные и чувственные аспекты затрагиваются в основном вскользь и никакого значения для текста не имеют. Писатель, который ориентируется на сугубо мужского читателя, зачастую вводит в сюжет сцены насилия лишь потому, что, по его мнению, произведение без этого покажется скучным. Даже самые интеллигентные «мужские» вещи рассказывают одну и ту же историю, которая называется «Как стать крутым». И это нормально — ведь мужчины пишут в основном для мужчин, даже если они и хотели бы написать для всего человечества в целом.
Жизнь не стоит на месте, она меняется и меняет нас — женщин и мужчин. Мужчины становятся мягче, и в их текстах появляется все больше того, что принято считать чисто женским. Женщины стали жестче и хотят писать «про войну». Хотя мне кажутся забавными попытки некоторых дам выдать себя за крутого мачо с огромным бластером наперевес. К сожалению, я подозреваю в этом либо сильную любовь к деньгам, либо фрейдистскую зависть к мужчинам, либо страх, что женский мир покажется читателю неинтересным. Мне хотелось бы видеть в текстах, написанных женщинами, больше отваги и смелости быть собой. В конце концов, книга — это способ рассказать другим нечто, что кажется тебе важным. □
Рецензии
Мэри СТЮАРТ
ДЕНЬ ГНЕВА. ПРИНЦ И ПАЛОМНИЦА
Москва: ACT, 2002. — 366 с.
Перевод с англ. А. Комаринец.
(«Золотая серия фэнтези»).
15 000 экз.
Артур в зените славы, Моргауза в ореоле коварства, Моргана в лучшей интриганской форме. А воспрепятствовать злобным дамам некому — Мерлин ушел на покой! Спит себе в полом холме, а волшебница Вивиана, честно говоря, ему и в подметки не годится. Равно как и само продолжение известных «Полых холмов» несравненно скучнее начала — все уже сказано, причем, давным-давно.
Перед нами история Мордреда — зловещей фигуры, погубившей Артурово королевство. Пересказанная глазами самого Мордреда — внебрачного сына короля Артура и его сводной сестры Моргаузы. Для того, чтобы освежить всем известную легенду, требовался хотя бы какой-то нешаблонный ход: у Стюарт это сам Мордред, в общем-то неплохой мальчик, невольно ставший погубителем и собственного отца, и всего королевства. Против рока не попрешь — как Мордред ни старается, все идет не так. Наверное, потому что Мерлин когда-то предсказал: придет, мол, Мордред и все испортит.
В целом, неплохая историческая фэнтези (впрочем, больше историческая, чем фэнтези), и наверняка будет с одобрением принята поклонниками «артурианского цикла» Стюарт и завзятыми англоманами. Остальные, пожалуй, так и не поймут, в чем здесь соль, тем более, что уже имеют возможность сравнить роман Стюарт с циклом, скажем, Теренса Уайта. К тому же царапает слух стилистка («нескладные складки», «мучительные и истерзанные мысли»), обилие местоимений («То, что он увидел, заставило его броситься назад к постели, схватить свои сапоги и с лихорадочной поспешностью натянуть их»), невнятица («Гахерис, выказав себя рыцарем столь же неучтивым, сколь он явил себя предателем и убийцей ранее…»). Непонятно, то ли сама Стюарт всегда хромала по части стиля, а все красоты были заслугой предыдущих переводчиков, то ли она закусила удила в последней части тетралогии и понеслась напролом по тексту, то ли данный конкретный переводчик сплоховал. А может, все дело в том, что сама Стюарт, потеряв любимого героя-Мерлина, от лица которого она вела повествование в первых трех книгах, и поведя рассказ от третьего лица, тут же утратила и стиль, и шик. Сам переводчик не удерживается от раздраженных замечаний, «комментируя комментарии» Стюарт («автор противоречит сама себе»), упрекает ее в небрежении (вот она говорит, что имя «Мордред» впервые появляется в «Анналах Камбрии», а потом, уже несколько столетий спустя, лишь в романах Мэллори, а на деле «Мордред» тем же Гольфридом Монмутским в своей «Истории Бриттов» упомянут), в «слишком вольной трактовке» «Смерти Артура» Мэллори… Упрекать Стюарт есть за что, другое дело, что все эти упреки были бы излишни, если бы Стюарт удалось сохранить тот антураж волшебства и достоверности (или достоверности волшебства), который царил в первых книгах тетралогии.
