«Если», 2002 № 02 - [41]

Убийца перелистал назад несколько страниц и впился глазами в ту часть, которая больше всего его тревожила.

«Заключенные, ожидающие смертной казни, чаще всего проникаются особенно отчетливой и ясной философией замещения — реституции. Пока они ожидают своей судьбы, их личность деградирует. Своими действиями они лишили себя будущего, своей ниши в планетарной паутине. В своей старой роли они не представляют ценности для общества и планеты, разве что могут служить примером нашей нетерпимости к определенному поведению.

Еще один сегмент общества, как ни иронично это звучит, отражает роль осужденного. Смертельно больные самой природой обречены на безвременную гибель. Невиновные ни в чем, кроме того, что имели несчастье родиться на свет смертными, они, ко всему прочему, еще и должны уйти из этого мира раньше, чем полагалось бы. В большинстве случаев обреченные мужчины и женщины тесно связаны с многочисленными семьями, друзьями, организациями, а иногда являются единственными кормильцами нескольких голодных ртов.

Как своевременно, что безнадежно больной пациент, стремящийся использовать свое право на добровольную эвтаназию (см. решение Верховного суда по делу Кеворкяна против штата Мичиган, 2002 г.), намерен также обеспечить существование своих близких после его или ее ухода и получить своего рода продолжение жизни путем обмена с заключенным, который отказался от своей…»

Заключенный перевернул еще несколько страниц.

«Необходимо всячески попытаться совместить как можно большее количество параметров заключенного и заместителя. Окружение, в которое помещают бывшего преступника, должно быть как можно более комфортным и щадящим, а его или ее семья должны всячески способствовать процессу привыкания.

Проще говоря, заключенный и его заместитель должны обменяться личностями. Для заместителя дорога после этого коротка. Для заключенного — продолжается до естественного конца жизни. Возвращение к прежней личности или прежнему существованию исключается.

Заключенный принимает все моральные и легальные обязанности, долги, привязанности и доходы, короче говоря, все, что перешло к его новой личности. Все государственные и корпоративные базы данных (отпечатки пальцев, фото, подписи, история болезни и т д.), изменяются. После этих действий, государство прекращает всякую слежку за бывшим заключенным. Он становится обычным гражданином.

Как происходит реституция? Путем добровольного согласия бывшего заключенного вести существование заместителя в качестве отца, матери, сына или дочери, кормильца или домохозяйки.

Разумеется, любое незаконное деяние, совершенное новым обладателем личности, является полностью наказуемым в соответствии с существующими законами. Родители, бросившие свои новые семьи, например, подвергаются аресту и стандартному штрафу за оставление без средств существования. Издевательства над супругами и так называемое супружеское изнасилование заслуживают строжайших наказаний…»

Заключенный отложил брошюру и надолго задумался. Снова взял в руки и открыл на последней странице.

«Возможно, многие сочтут, что, раздавая подобные привилегии, государство действует опрометчиво. «Люди не могут быть взаимозаменимы», — скажут другие. Эмоции и чувства невозможно возродить. Каждый индивид уникален, и его нельзя заменить другим по воле правительства. Утилитаризм имеет свои границы, а государство слишком близко подошло к пропасти, пытаясь взять на себя роль Всевышнего.

Однако существует ли альтернатива? И можно ли позволить некоему гражданину погибнуть, зачастую во цвете лет, когда члены скорбящей семьи изнемогают от тоски и страданий, ложась тяжким бременем на плечи государства и его социальных служб? Такое положение неприемлемо ни для государства, ни для его граждан.

Противникам этой теории можно посоветовать рассматривать все происходящее в аспекте брака по расчету».

НОВЫЙ ДОМ

Автомобиль свернул на короткую, заляпанную моторным маслом подъездную дорожку: отрезок бугристого асфальта, чуть длиннее обшарпанной малолитражки с водородным двигателем. На шум никто не вышел. Мистер Глен Суон заглушил мотор, открыл дверцу и ступил на землю.

Дворик величиной с почтовую открытку по щиколотку зарос буйными сорняками. От подъездной дорожки отходила цементная тропинка, вьющаяся до облезшей двери маленького домика, одного из таких же бесчисленных хибар, выстроившихся в ряд по обе стороны улицы. Некий архитектурный клон, размножающийся с ужасающей скоростью. Желтая краска бунгало безнадежно облупилась. Почти поперек тропинки валялся трехколесный пластиковый велосипед. Одно колесо все еще вертелось в воздухе.

Суон неспешно осмотрелся. Чудесное местечко. Куда более приятное, чем все те, где он жил до сих пор.

И уж, бесспорно, гораздо приятнее тюрьмы.

Из раздумий его вывело чье-то легкое движение. Он даже не услышал, как дверца со стороны водителя открылась и закрылась. Не отрывая взгляда от дома, Суон промямлил первое, что пришло в голову:

— Гм… очень мило.

Ответил женский голос, если не бесстрастный, то с определенной долей сдержанности:

— Это дом.

Суон никак не мог придумать, что ответить. По-прежнему оглядывая хижину, он проговорил: