«Если», 2001 № 02 - [22]

Ему представился краб, который считает, что все, кроме него, ходят боком. Однако такая относительность движения была еще пустяком. Ведь когда он шел, Вселенная не только замирала — в ней совсем не было людей (людей?). А вот когда он стоял неподвижно. Вселенная не просто возобновляла свое движение на манер краба, но и становилась фоном для проходящей мимо толпы людей (людей?).

Клит с тоской подумал о своей безопасной камере в военной тюрьме.

Сохраняя неподвижность, он попытался разглядеть в толпе отдельные лица. Какими мертвыми и окаменевшими предстали они перед его глазами! Фигуры толкались, двигаясь мимо, но не от спешки, а просто потому, что свободного места не хватало; хотя улицы и проспекты в своем непрерывном движении словно бы все время расширялись, вмещая их. Одежда прохожих была лишена красок и выглядела одинаковой. Было трудно отличить женщин от мужчин. Их контуры, их лица, их телодвижения были как-то смазаны. Опытным путем он обнаружил, что, удерживая голову в полной неподвижности и слегка расфокусировав взгляд, различает отдельные лица: мужчина, женщина, молодой, старая, темный, светлая, западный тип, восточный тип, длинноволосый, стриженый, бородатый, безусый, усатый или, наоборот, высокий, худой, коренастый, толстый, подтянутый или сутулый. И тем не менее (что у него с глазами?) все совершенно одинаковые — не просто лишенные какого бы то ни было выражения, но самой способности что-либо выражать. Абстрактные лица.

Со всех сторон его окружало необъятное темное сообщество, состоявшее словно не из живых, но и не из мертвых. И это сообщество двигалось туда-сюда без мотивации, без цели.

Они выглядели призраками.

Они шли и шли мимо Клита, и он не выдержал напряжения. Едва он побежал, едва он просто напряг мышцы ног, чтобы побежать, как колоссальная безликая толпа исчезла в единый миг, оставив его в полном одиночестве на неподвижной улице.

— Должно существовать какое-то научное объяснение, — сказал он.

Но в голову пришло лишь одно: он страдает галлюцинациями, от которых избавления нет. Он яростно встряхнул головой, пытаясь силой мысли вернуть себя в привычную старую расширяющуюся Вселенную невообразимых скоростей, ту, которую он знал. Но этот нынешний туманный мир оставался вокруг него, подчиняясь собственной системе вариантных физических законов.

Что говорилось во втором сообщении Юнис? Там ведь было что-то о других физических законах?

Его сковал ледяной ужас, обжигая горло, морозя кожу.

Стиснув зубы, он сказал себе: «Все это я заслужил».

Он шел, шел, шел и наконец оказался перед зданием, не похожим на остальные. Попытка, подумал он, создать нечто вроде… ну, ратуши!

Оно соответствовало знакомым ему архитектурным стилям. Построено из какого-то губчатого материала с красивыми лестницами, которые, правда, ни к каким видимым входам не вели, с балконами без дверей, с могучими колоннами, которые не поддерживали никакой зримой крыши, с портиком, под которым никто не сумел бы пройти. Все это было нелепым, невозможным и подавляющим.

Он остановился в некотором изумлении — хотя изумление было чувством, запасы которого у него быстро истощались.

Едва он остановился, как Вселенная пришла в движение, и огромное здание надвинулось на него, будто океанский лайнер на беспомощного пловца.

Он продолжал стоять, словно прикованный к месту, и таким образом очутился внутри здания.

Свет внутри оказался гораздо ярче всего, что он до сих пор видел в этом туманном мире. Он не понимал, каков его источник.

На полу громоздились огромные кучи всякого хлама. Туманные фигуры рылись на этой свалке. Все и вся находилось в том же немыслимом крабообразном движении, будто втянутое в водоворот спиральной туманности.

Если он сохранял полную неподвижность, то видел происходящее вокруг. При этом он обнаружил, что может расслабить слуховые нервы точно так же, как зрительные, и тогда услышал звуки. До него доносились голоса фигур, высокие, писклявые, точно от вдыхания гелия. Казалось, фигуры радостно вскрикивают, извлекая из кучи ту или иную вещь.

Он направился к ним, чтобы получше рассмотреть. Все исчезло. Он остановился. Все вернулось. «Нет! Я не хочу этого!» Но когда он невольно тряхнул головой, здание тотчас превратилось в пустое, отзывающееся эхом нечто, движущееся с кошачьей осторожностью.

Разные кучи состояли из непонятного старья. Горы чемоданов, почти все потрепанные, побитые, словно по-человечески измученные долгими странствиями. Пирамиды всевозможной обуви: штиблеты, дамские туфли, деревянные сабо, детские ботиночки из мягкой кожи, шлепанцы, сапоги, обувь для того, обувь для сего, изношенная и новая — столько обуви, что она могла бы сама по себе дотопать до Марса и вернуться назад. Очки в столь же огромной куче вместе с пенсне, лорнетами, моноклями и прочей оптикой. Одежда: неисчислимое тряпье разнообразных покроев и фасонов, неописуемое, громоздящееся под самую крышу. И… нет, да — волосы! Тонны волос — глянцево-черных, лилейно-белых, всех оттенков. Человеческие волосы, завитые, коротко остриженные и прямые; а также косы, заплетенные лентами. И зубы тоже, самая жуткая куча из всех: коренные, мудрости, глазные, резцы, даже молочные, а некоторые — с кусочками зубного камня на кривых корнях.