«Если», 2001 № 02 - [115]

Попробуй устоять перед оравой из четырех деток (которых к тому же любишь). Их папа Михаил потратил немало времени, долларов (совсем не лишних), одолел массу российских и американских бюрократических барьеров, оформил кучу документов и пару лет назад вывез-таки в Западное полушарие весьма уже пожилого (чтобы не сказать престарелого) кота.

Вначале климат Флориды не пошел московскому животному на пользу. Бедняга стал чахнуть, облысел. Его пришлось таскать к ветеринарам, что опять же влетело в копеечку (а точнее — в немалые доллары, это вам не Россия). Однако же доллары американские ветеринары брали не зря. Кот оправился, привык гулять по окрестным садовым участкам и вскоре осознал все преимущества американского образа жизни и тропической природы. Лучшие качества российского характера — храбрость и умение утвердить себя в нестандартных обстоятельствах — расцвели в московском коте под солнцем Флориды. Помолодевший Дымок «дал прикурить» всем окрестным котам и вскоре стал кошачьим королем квартала. Местные кошки вмиг презрели прежних кавалеров и сделались преданными подругами иммигранта. Говорят, молодое поколение потомков Дымка в том американском городке уже не поддается учету…

Когда мой американский родственник Миша оказывается в России и заходит в гости, я с тревогой (кошачий век не так уж долог) интересуюсь: «Дымок в порядке?». И Миша каждый раз (тьфу-тьфу) отвечает, что в порядке.

— Я приезжаю с работы, а он выходит из дома, брякается спиной на газон и катается по травке, демонстрируя полное удовлетворение окружающей средой, кошками, консервированной пищей и американской демократией…

Не правда ли, сюжет, достойный если не Киплинга, то по крайней мере Сетон-Томпсона?

Я рассказываю своим котам про Дымка, и они тихо завидуют. Я, кстати, тоже, потому что хочу в тропики. Чтобы утешить котов, я открываю им банку консервированной снеди, а себе… но это не важно.

Говорят, любовь к кошачьему племени смягчает человеческие души. Даже Стругацкие писали об этом. Отпетый злодей Вага Колесо в их романе «Трудно быть богом» делался добрее, когда ласкал своих кошек, которых была у него целая стая. Чтобы ухаживать за ними, он держал специального человека и даже платил ему, хотя был скуп и мог просто пригрозить…

Но я отвлекся…

* * *

С Тимуром Аркадьевичем я встречался потом еще не раз, большей частью в редакции или на всяких собраниях в Союзе писателей. А такой вот «неофициальной» и продолжительной встречи, как у сестры на кухне, больше не случалось. Ну и понятно: не такие уж мы были близкие знакомые. И я не удивлялся и не обижался, когда он, приезжая в Екатеринбург, не вспоминал обо мне. Здесь и без меня у него хватало встреч.

Если не ошибаюсь, последний раз Тимур Гайдар приезжал в наш город на бажовский юбилей, в январе девяносто девятого года. Могу и ошибиться, потому что сужу об этом, вспоминая теле- и радионовости. Возможно, это был не Тимур, а самый младший из знаменитых Гайдаров — Егор (а может быть, и оба). Зато отчетливо помню хамское высказывание одного знаменитого (в областном масштабе) телеведущего. Вечером двадцать восьмого января, в своих новостях, он говорил о посещении могилы Павла Петровича его родственниками, упомянул и Гайдаров, причем основателя этой фамилии назвал «пламенным вешателем времен гражданской войны — детским писателем Аркадием Гайдаром».

На следующий день я долго пытался дозвониться до автора этой фразы, чтобы договориться о встрече. Даже специально отремонтировал и надел на пиджак старенький «Знак Гайдара», врученный мне в давние времена ЦК комсомола за книжки и за работу с моим ребячьим отрядом. Дозвониться не удалось. Может, и к лучшему. Едва ли во время объяснения я уложился бы в протокольные рамки, а журналисты подобного плана — люди тертые. Готовы поливать помоями кого угодно, а задень их самих — сразу вопли о «защите чести и достоинства». Так что ограничился я несколькими высказываниями на разных литературных собраниях. А маленькую медаль с барельефом Аркадия Петровича с тех пор так и не снимаю.

* * *

Сейчас на писателя Гайдара принято «вешать всяких собак». И будто воспитывал он «послушных режиму пионерчиков», и был он «певцом большевистского официоза», и творил он, будучи красным командиром, «невиданные жестокости». А он писал о крепкой дружбе, о любви к своей стране, о верности слову и о том, как важно делать в жизни добро. А жестокости… Да, есть свидетельства, что расстрелял не то взятых в плен бандитов, не то заложников. И поплатился за это — вылетел из партии и из армии, чуть не угодил под суд. А сколько лет ему тогда было, кто-нибудь из обличителей помнит?

Он был такой же, как нынешние пацаны, которых сейчас тысячами отправляют на Кавказ — умирать и убивать. Посмотрите, какими они возвращаются. А ведь Аркадий начал воевать не в пример раньше и к восемнадцати годам был измотан многолетними боями и болезнью, доведен до отчаяния гибелью близких друзей, кровавыми делами и неуловимостью бандита Соловьева, чьи бойцы сродни нынешним чеченским боевикам-профессионалам… И каким идиотам пришло в голову сделать мальчишку командиром карательного полка? Никто из них, истинных виновников, за это, конечно, не ответил…