«Если», 2001 № 02 - [112]

* * *

Еще немного о самокатах. Как тут снова не окунуться памятью в детство? Сколько раз я пытался сколотить из трех досок такую вот собственную машину! Но сооружение получалось громоздкое и хлипкое, руль заедало, колеса-подшипники отваливались. И чтобы покататься, я выпрашивал самокат у приятеля Владьки, жившего неподалеку, на Казанской улице.

О, как стремительно (подобно самолетному мотору) гудели подшипники! Как волшебно пружинили под ними доски деревянных тротуаров нашей главной тюменской улицы Республики!..

Самым привлекательным местом для катания были спуски к мосту через овраг с речкой Тюменкой, впадавшей неподалеку в реку Туру.

Оттолкнешься потертой насквозь подошвой сандалии — и пошел! Ветер забирается под дырявую майку, черные сатиновые трусы полощут, как пиратский флаг, чубчик коротенькой стрижки «под бокс» встает торчком от встречного воздуха…

Случалось, катался не один, а с соседской девочкой Галкой, моей ровесницей. Тихая была девочка, добрая, понимающая, с упоением слушала мои фантастические истории и вольные пересказы книжек. И были у меня к ней в душе нежные чувства, в которых я, конечно, никому не признавался.

Галка вставала на доску самоката впереди меня, я толкался и катил. И ее волосы (тоже светлые, льняные, как у кубинской девочки Ассоль) щекотали мне нос и щеки. И я ворчливо говорил: «Почему девчонки не стригутся, как пацаны? Не было бы никаких забот…» Она тихонько смеялась.

Скатываться со мной со спусков Галка побаивалась.

— Да ну, ты совсем не тормозишь, а у меня в животе екает. Лучше я подожду внизу.

И ждала. А я, красуясь, мчался и гордился собой. Аж от самого Краеведческого музея с его пожарной вышкой и курантами!.. И, конечно же, в конце концов гордыня была наказана. Переднее колесо попало в щель между досками…

Галка внимательно рассмотрела и осторожно пощупала выпуклую «дулю» на моем лбу. Я часто мигал, чтобы стряхнуть с ресниц слезинки. В десять лет реветь при девочке — дело недостойное, но и сдержаться трудно.

— Надо прижать что-нибудь холодное, — сказала Галка деловито.

Я и сам это понимал. Но что? Поставил торчком самокат, коснулся шишкой гладкого колеса. Металл был теплый.

— Подожди… — Галка пошарила в кармашке клетчатого платьица, вынула что-то, приложила к моему лбу, покатала вокруг шишки. Словно гладкий холодный шарик. Боль почти угасла.

— Галка, это что?

Это и правда был шарик — размером с ягоду-смородину, из прозрачного стекла. В нем горела солнечная звездочка.

— Холодный, правда? Он почему-то всегда холодный, волшебный, наверно. Я его перед Новым годом в снегу нашла…

Шишка перестала болеть совсем. Не правда ли, фантастика (раз уж речь в моем рассказе то и дело обращается к фантастике)?

Впрочем, дальше ничего фантастического не было. Вскоре я с мамой и отчимом уехал из того славного района, именуемого «Затюменка», и больше мы с Галкой не виделись. Для пущей лиричности я мог бы соврать здесь, что она подарила мне на память шарик, но чего не было, того не было. Мы даже не попрощались: Галки в тот момент не оказалось дома. Вот так. Все проходит, в том числе и нежные чувства.

Но все же Галка не забылась, я ее помнил всегда. И здесь вспоминал, в Гаване, когда смотрел на ребячьи самокаты. И когда видел девочку с льняными волосами, что слушала наши прения с кубинскими писателями и критиками…

Нельзя сказать, что девочка была очень похожа на Галку, но все-таки… И цвет мягких на вид волос, и скромная молчаливость…

Когда заседание кончилось, я пустил по рукам кубинцев свою тетрадку-дневник, чтобы поэты и прозаики Гаваны оставили мне автографы на память. И они писали — каждый одну-две строчки. А знаменитый Анхель Аухьер — будущий автор монографии о Николасе Гильене — накатал для «компаньеро Славы» аж целую страницу. Пока он чиркал авторучкой, девочка подошла и стала смотреть у него из-за локтя. Водила по губам кончиком языка, словно мысленно помогала Аухьеру излагать свои пожелания. Когда он кончил, девочка вздохнула с облегчением. Мы встретились глазами, она чуть-чуть улыбнулась. Я протянул ей карандаш — распишись, мол, и ты. Мне вдруг представилось, что она (все так же водя языком по губам) старательно выведет крупными буквами: ASSOL. Но девочка улыбнулась сильнее, замотала головой — так, что разлетелись волосы — и убежала. Сперва — в распахнутую дверь, а потом через горячий от солнца двор. Сандалии защелкали по каменным плитам.

Выпив на прощание по фужеру испанского вина, пошли и мы. Тоже через горячий двор. Я опять увидел маленькую Ассоль. Она стояла в тени черно-ржавого сооружения из мятых кровельных листов, зубчатых колес, ребристых радиаторов и прочего металлолома. Это было произведение какого-то скульптора-авангардиста. Девочка не разглядывала металлический шедевр, она, щурясь, смотрела на солнце — сквозь что-то маленькое, сверкающее у нее между пальцев. Повернулась ко мне и улыбнулась опять.

— Ке эс эсто? — спросил я, выковырнув из памяти пару испанских слов, и показал на блестящую штучку. — Что это?

— Болита…

«Шарик», — понял я.

Да, это был стеклянный шарик. Почти такой же, как у Галки, только не бесцветный, а лимонный. «Ассоль» показала мне его с полуметра, а в руку не дала. Наверное, решила, что незнакомый «советико» тогда сочтет его подарком и унесет с собой. Я засмеялся, помахал ей рукой и пошел догонять коллег, которые отправлялись в кабачок «Бодегита дель медио» более капитально отметить окончание литературной дискуссии…