«Если», 2000 № 12 - [39]

Первый Хозяин, с которым у Дыма получился наконец разговор, был высок и узок в плечах. Голая кожа на его лице была белой, как седина, а глаза прикрывались специальными темными щитками — и слава Лидеру, потому что прямой взгляд Хозяина оставался для Дыма непереносимым испытанием.

— Волки, — твердил Дым. — Волки, помощь… Мы гибнем, потому что не можем противостоять волкам. Помогите нам. Защитите.

Хозяин не понимал. Жест непонимания у него был странный — казалось, тонкая шея вот-вот переломится под грузом огромной головы.

— Они убивают, — твердил Дым. — Существует же ответственность? Вы же создали нас, вы создали Лидера и его стадо… Помогите нам! Дайте оружие против волков или придите сами и прогоните их!

Хозяин долго думал. Потом заговорил, в голосе не было приказа, но сам звук его пронимал Дыма до костей.

— Мы не ходим стадом, — сказал Хозяин. Ты оперируешь понятными тебе категориями. Мы не можем быть «мы». Мы каждый — вне других. Мы отдельные. Мы постигаем.

— Я думал, что мы можем договориться, — сказал Дым. — Как разумные с разумными. Как цивилизация с цивилизацией.

Хозяин отбросил голову назад — она почти повисла за его спиной, а к Дыму обратилась большая белая шея. И эта шея дергалась, издавая странные звуки — Хозяину было смешно, Хозяин смеялся.

Наверное, Дым переменился в лице. Наверное, он что-то сказал или что-то сделал — но Хозяин оборвал смех, снял свои щитки, и от его взгляда Дыму сделалось тоскливо и сладко — почти как от далекого волчьего воя.

— Когда несколько людей объединяют усилия для достижения цели, выходит скверно. Разумное стадо — самый невинный из таких вот прорывов в неведомое. Самый легкий. Да, эти люди добились успеха… Они добились. Не вы. Я разочарую тебя. Они, те, кто выпускал твоих предков за стены, на волю, были совершенно уверены, что уже в третьем поколении это будет обыкновенное, не мыслящее, не производящее орудия стадо. Вы оказались хорошими учениками, вы, потомки маленькой Молли, но природа все равно сильнее. Нормальное состояние для стада — ходить по пастбищу. Под взглядом пастуха, если это домашнее стадо. Под взглядом волка, если это стадо одичавшее. Я понятно выразился?

— Совершенно понятно. Скажи, почему вы едите нас?

— Мы не едим разумных, — ответил Хозяин.

— Эти, похожие на нас — чем они хуже? — спросил Дым. — Вы можете все… Почему вы стрижете стада? Почему вы режете их на мясо? Разве нет другого пути, разве вам больше негде добыть еду и одежду?

Хозяин снова рассмеялся.

— На моих землях живет мыслящее стадо, — сказал он наконец. — Стадо из ваших, из перебежчиков. Им хорошо. Хочешь к ним присоединиться?

Дым шел весь день.

Уже на закате он поднялся на холм — и внизу увидел ровные ряды домов с привычными огородами на плоских крышах.

Молодежь смеялась. Молодежь слушала девушку, поющую на опрокинутой бочке. Девушка притоптывала, и толпа прихлопывала в такт; девушка выдавала чередующиеся «ля-ля-ля», «ша-бу-да» и «ти-ри-ра», и толпа подпевала.

Дым стоял в самой гуще толпы, смотрел в звездное небо поверх девушкиной головы и ни о чем не думал. В его сторону старались не смотреть — из деликатности; несмотря на то, что Дым с ног до головы был завернут в темный полотняный балахон, несмотря на то, что шерсть успела немного отрасти, — его увечье не осталось тайной ни для кого.

Они сталкивались с таким увечьем не раз и не два. Наверное, они сочувствовали Дыму, наверное, они не совсем безуспешно боролись с отвращением.

Дым разглядывал их из-под капюшона. Внешне они ничем не отличались от молодежи, которую он встречал каждый день — в столице, в поселках…

Кажется, ничем не отличались.

Или все-таки?..

Некое общее выражение. Тень пугающей безмятежности, которую он когда-то (когда? сто лет назад?) видел в глазах девушки-самки, той самой, которая внимательно выслушала его историю, но не поняла ни слова.

Или показалось? Показалось, нормальные ребята…

— А теперь, — звонкий девушкин голос накрыл площадь без видимого напряжения, — песня в честь нашего гостя! В честь новоприбывшего человека со старой родины, Дыма-Лугового, песня о покинутом доме!

На площади стало тихо. Вокруг Дыма образовался целый лес обнявшихся парочек, троиц и даже четверок; вероятно, нравы здесь царили простые и незамысловатые. Как говорила когда-то его бывшая жена — против биологии не попрешь; вот пятеро — две девушки и три парня — замысловато сплелись, покачиваются в такт песне, мелодичной и трогательной. Ритмично покачивалась вся площадь, и только Дым стоял неподвижно, да еще сын старосты по имени Жель-Мостовой, угрюмый парнишка, приставленный к гостю сопровождающим.

Девушка пела.

— Я оставил свой дом и нашел другой, песню о доме спой ты мне, спой…

Слова были незамысловаты, как капустный лист, но в голосе звучала настоящая грусть. Вряд ли девушку так волновала судьба оставленного дома — она, скорее всего, не помнила его. Но музыка была печальна, а девушка обладала врожденным чувством гармонии. И не сфальшивила ни разу.

Концерт закончился неожиданно. Певица слезла с бочки, все вдруг распрощались и разошлись. Дым догнал провожатого, тронул за рукав:

— Жель…