«Если», 1999 № 11 - [9]

Ты указал большим пальцем на сестер у тебя за спиной и спросил, знаю ли я разницу между ночной сестрой и слоном.

– Нет.

– Фунтов семь.

Я улыбнулся. Пусть это была немудрящая шутка, но то был период в моей жизни, когда я думал, что уже никогда не смогу улыбаться. Меня только что уволили с должности оператора суперускорителя: я получил весточку от Бога…

Но об этом потом. Я обещал поведать перед уходом всю свою историю и сдержу обещание. Через час встанет солнце, и ты обо всем узнаешь. Еще через час, в семь утра, я стану свободным человеком. Меня освободил тот же суд, который меня сюда отправил.

Многие ли могут похвастаться, что признаны нормальными по приговору суда?

Мой чемодан уже собран.

Я не всегда блаженствовал в этой чудесной угловой палате с высокими окнами. Сюда меня перевели из уважения, а также за примерное поведение. Я буду скучать по своей палате. Последние несколько месяцев я пристрастился к чтению классики; устав от чтения, я отдыхал, глядя на репродукцию Ван-Гога. На стене над кроватью можно разглядеть прямоугольное пятно – здесь висела репродукция. Перед выпиской я купил на почте специальную тубу, чтобы, уходя, положить туда репродукцию.

Солнечными днями я прогуливался перед корпусом, пересекал лужайки, бродил по усыпанным гравием аллеям под густыми деревьями. Мне нравилось оглядываться на солидные, осанистые корпуса из светлого кирпича. Это зрелище вселяло в меня уверенность. Теперь мне придется покинуть лечебницу. Так решил суд, и я подчиняюсь.

Моя палата расположена на нижнем этаже, но на окне нет решетки. Ночью я был волен открыть окно, пройтись по так называемой Восточной лужайке, купаясь в лунном свете, и достичь темной полоски деревьев в миле отсюда, обозначающей дорогу.

За дорогой раскинулись плоские поля техасского хлопка. Дальше, за полями – горизонт, воображаемая линия, отделяющая землю от небес.

Воображаемая! Значит ли это, что линии не существует, ибо земля и небеса не смыкаются вовеки? Так говорил Фома Аквинский.

Или «воображаемая» она потому, что между небесами и землей нет границы?

Это я и вознамерился осуществить – исследовать пограничье между землей и небом. И попал в беду. Философские размышления сулят опасности, чреваты безумием. Возможно, человеку вообще не стоит пытаться постичь замысел Всевышнего. Гораздо спокойнее чинить краны.

Так или иначе, на моем окне решеток нет. День за днем я доказываю свою нормальность тем, что не вылезаю из окна.

В последнее время я сильно заинтересовался психиатрией, работой человеческого мозга и много читаю о физической природе мысли, нейробиологии.

Подумай об апельсине у тебя в руке, Пит. Ты видишь оранжевый шар, чувствуешь его восковую, в ямочках, поверхность. А теперь представь треск, который издаст апельсин, когда ты станешь сдирать с него шкуру, попробуй ощутить сок, вкус, запах, пощипывание языка. Разве не наполнился твой рот слюной, Пит? Это потому, что твой мозг создал образ, воображаемую модель ощущений. Образ настолько реален, что у тебя сами собой текут слюнки.

Образ апельсина – все равно что работающая модель мироздания, позволяющая анализировать ситуацию, планировать, испытывать альтернативные стратегии, действовать, выживать. Такие модели делают нас теми, кто мы есть.

Но в некоторых головах рождаются искаженные модели. Такие головы поражены безумием. Об этом я знаю мало. Известно лишь, что один из видов безумия – не сознавать, что модель – это все, что нам суждено познать.

Ладно, коль уж без рассказа не обойтись, примусь за дело.

Мой проект родился рано, когда мне было всего три года. Я смотрел «Улицу Сезам» и, как все дети, учился буквам и цифрам. Помнишь? Каждая передача знакомила с тремя буквами и одной цифрой? Не помнишь? Стареешь, Пит…

В общем, моей любимой буквой была «X», а цифрой – шесть. Буква «X» в моей фамилии присутствовала и так, дело было за шестеркой. Внезапно меня осенило: фамилия пишется «C-a-x-6-t-o-n», только и всего! Шестерка не будет произноситься, как не произносится «е» в конце многих английских слов.

Через три года, в свой первый школьный день, я сказал учительнице, что знаю свою фамилию по буквам и могу ее написать.

– Покажи, – сказала она.

Я написал: «C-a-x-6-t-o-n» и объяснил:

– «Шесть» не произносится.

– Нет, шестерка здесь лишняя. – И мисс Смит заставила меня написать фамилию без шестерки.

Спустя несколько минут я поднял голову и увидел, что она наблюдает за мной с участливым любопытством, как за неисправимым чудаком.

В то время мои родители часто ссорились. Я поведал отцу о непроизносимой шестерке. Однажды, когда они с матерью отдыхали в кухне после очередной ссоры, он сказал:

– Сынок у нас умный, но… странный. Утверждает, будто в нашей фамилии между «X» и «Т» стоит шестерка. Но ведь что удивительно: в детстве я тоже так думал.

Он засмеялся, но мать не перестала плакать. А потом отец нас бросил.

Мать стала посещать церковь и брать меня с собой. Пока пастор читал молитвы, нам полагалось сидеть с закрытыми глазами. Иногда я подглядывал за пастором, который молился с открытыми глазами, глядя в потолок. Это означало, что Бог находится там, наверху, но мне было страшно туда смотреть: я боялся увидеть Его. Я очень надеялся, что Господь вернет мне отца, но Он этого не сделал. Мы с отцом больше ни разу не виделись.