«Если», 1994 № 11-12 - [94]

Однажды один из советников, человек с официальным статусом, отправился в информационное агентство АДН и стал выяснять, каковы будут условия объединения Германии. После этого в местном Политбюро поднялась паника, звонки, объяснения с послом…

Условия в ГДР, где посол являлся главным консультантом местного генсека, отличались своеобразием. Советник-посланник садится за руль (шофера не брали, чтобы не было лишней утечки), вешает на машину запасные номера (благодаря хорошим отношениям с разведчиками у меня всегда их было достаточно) и везет посла на конспиративную квартиру рядом с Трептов-парком. А там уже ждет член Политбюро Вернер Ламберц, официальный наследник Хонеккера, и говорит, что последнего надо снимать… Несколько позднее Ламберц погиб при загадочных обстоятельствах в Триполи. Вертолет, на борту которого он находился, разбился при взлете.

Надо сказать, что бывший руководитель «Штази» Мильке и его люди фактически конспирировали против Хонеккера, и это, пожалуй, было одной из причин его падения (хотя крах ГДР, конечно, был предопределен внутренними причинами). Мильке, который сегодня сидит в тюрьме, был готов работать в связке с Ламбер-цем, чтобы сохранить свое ведомство и себя во главе при новом руководстве. Крючков несомненно об этом знал, но не сделал ничего, чтобы помешать им. А затем тот же путь проделал и сам, конспирируя уже против Горбачева.

«ПО ДОЛГУ СЛУЖБЫ» я должен был иметь неформальные контакты с немцами, быть, что называется, «своим». Иногда происходили забавные случаи. Как-то в три часа ночи в посольстве открывается дверь, заходит министр строительства ГДР и говорит: «Слушай, спасай! Мы тут с приятелем гульнули, а моя-то такой скандал закатит…» Что делать? Сажаю его в машину, везу домой, там извиняюсь перед женой, и до утра мы сидим общаемся. И вдруг раздается стук в дверь и заходит сосед хозяина — первый заместитель тамошнего министра внутренних дел, видит меня, меняется в лице. И спустя очень непродолжительное время приходит на меня жалоба: мол, злоупотребляю своим положением и вообще — злоупотребляю… Вот как бывает, когда идешь навстречу…

КАК-ТО Я ПОДАРИЛ Роберту Менцелю, члену ЦК СЕПГ, фото, где тот стоит вместе с Хонеккером на фоне тюрьмы, в которой они вместе сидели во время войны. И предложил тост: за мужество руководителей компартии, которые даже в тюрьме!.. А Менцель мне: «Брось трепаться! Не все в тюрьме вели себя хорошо!» Позднее я узнал историю с побегом Хонеккера. 8 марта 1945 года он не вернулся из-за бомбежки с работ, на которые водили заключенных, и спрятался у надзирательницы этой же самой тюрьмы, обещав ей жениться на дочери. А накануне освобождения Хонеккер вернулся в место заключения, где и дождался прихода советских войск.

ОДНАКО одно из самых серьезных испытаний, которое ждало молодых советских дипломатов, это выпивка. Пить надо было много и часто, но «держать удар». Когда Конрад Аденауэр в 1955 году посетил Москву, каждому, кто шел на прием к Булганину, он лично разлил по 50 граммов оливкового масла. Чтобы не сожгли нашей водкой желудок. Без преувеличения — я восхищался нашим главкомом группы войск в Германии Захаровым, Во время приемов он стоял непоколебимо, как дуб, и по-гвардейски хлопал стакан водки с перцем. Обычно после таких приемов многих просто выносили. И до сих пор «море разливанное» русского застолья является наиболее характерным доказательством нашей благорасположенности. Если ты не пьешь, то производишь неестественное впечатление. Помню, одному разведчику, работавшему под дипломатическим прикрытием, пить было нельзя, так чтоб не выбиваться из общего ряда, приходилось подменять водку водой…

Конечно, выпив, люди становятся разговорчивее. А когда имеешь дело с немцами и ведешь себя раскованно, то создается атмосфера некоего «кумпанства», и в дальнейшем кое-что решается легче. Правда, и некоторые из наших «горели», сболтнув лишнее, как это случилось с Юрием Виноградовым, в подпитии рассказавшим о снятии Хрущева.

ОТ «ЗАКУЛИСНОГО» дипломата нередко требуются не только искусство переговоров с противной стороной, но и дипломатические «ходы» со своими. В аппарате ЦК мы были вынуждены следить за поведением должностных лиц, пребывающих за границей, и выносить свои вердикты. И вот, представьте, приходит шифровка от резидента КГБ в Вене: «Следуя по набережной Дуная, не заметив ограждений, руководитель советской делегации на переговорах и первый секретарь МИД СССР влетели в шахту метро (глубина 6 метров). Машина разбилась полностью, никто не пострадал. Претензий у полиции нет».

Дать сигналу ход? Звоню Василию Георгиевичу Макарову, завсекретариатом у Громыко, и говорю: «Там пришла ведомственная, сам посмотри, но никому не показывай — рекорд, понимаешь ли установлен, награждать надо! Нарушили правила, но претензий никто не имеет! Так я списываю ведомственную на уничтожение?» Через несколько дней «проснулся» посол в Вене и присылает телеграмму с подробным изложением инцидента. Снова звоню Макарову: «Посол пытается поставить под сомнение наши с вами выводы». И получаю короткий ответ: «Ведомственную на уничтожение». А ведь легко было человеку карьеру сломать.