«Если», 1994 № 09 - [81]

Гэвин сидит, ему вслед смотрит.

— Так-так, — говорит. — Вот оно как, значит.

Я принялась его уговаривать, быстро и тихо, чтобы Рифмач не слышал.

— Понимаю, миленький, тебе это против шерсти, только дай ему в себя прийти. Ты ж не хуже меня Томаса знаешь. Для него слова — и еда, и питье. Подождем, еще наслушаемся его рассказов.

— Да не в рассказах дело, — грустно отвечает мой Гэвин, — где он шлялся все это время, ты мне скажи?

— Гэвин, — сказала я, сжимая его руку, словно так будет больше веры моим словам, — он говорит, что был в Эльфийской Земле.

— Значит, его дама… — Гэвин задохнулся. И тут же подскочил на месте, даже испугал меня. Со стороны холмов донесся топот копыт. Этим летом в наших краях кое-кому стало мало своей земли, вот они и начали отнимать добро у соседей, нет чтоб своим хозяйством жить.

Мы подошли к двери и смотрели, как эта шайка идет по нашей земле. Том тоже вышел и ждал их, совершенно безоружный.

— Томас, — сказала я, и горло у меня перехватило, — иди-ка ты в дом. Этим людям закон не писан — пусть заберут, что им надо, и уходят.

— Заприте дверь, — говорит нам Том, — и ждите меня внутри.

Но мы остались стоять, где стояли, Гэвин только покрепче свою дубину перехватил.

Вожак осадил коня перед Рифмачом. Огромный такой верзила, средних лет с черной бородой, а за ним — десяток конных, и все вооружены.

— Это еще кто? — спрашивает. — Принц с холмов или герольд чей, а может, и вовсе поэт?

— И то, и другое, и третье, — спокойно так отвечает наш менестрель. — Горе тебе, Блэквел, ибо не пойдет награбленное тебе впрок, и ты умрешь прежде, чем увидишь Карлейль. Младший из сыновей твоих, что сидит сейчас на коленях у няньки, станет главой рода твоего, ибо только его сыновья обретут твое имя.

Вожак позеленел, что головка сыра.

— Тебе бы так, колдун подзаборный! Отвороти от меня свои проклятья.

— Поворачивай коня и поезжай своей дорогой, — говорит ему Томас. — По эту сторону реки ноги твоей больше не будет. Так говорят уста, не знающие лжи.

Вожак поднял руку в кожаной перчатке, вся ватага повернулась и начала подниматься на холм. Рифмач стоял и смотрел, пока они не скрылись с глаз.

Гэвина любопытство одолело, он страсть как чудеса любит, ну и спрашивает мой муженек:

— Чего ж ты нам сразу не сказал, что провидцем стал?

— Я не знал, — с радостным облегчением говорит Томас. — Блэквела я просто узнал, я его видел как-то раз в Роксбурге. Петух да и только!

— А остальное?..

— Остальное — правда. Он ёдет в Карлейль на какую-то встречу; да только конь его упадет и сбросит его раньше, чем он туда доберется.

— «Уста, не знающие лжи», — повторила я его собственные слова. — Ну да ладно! У тебя ведь, поди, дела в этих краях? Погостишь у нас?

— Я… я не знаю.

— Так мы тебе всегда рады, — гудит Гэвин.

Том усмехнулся:

— Спасибо на добром слове.

— Пошли-ка в дом, — заворчала я на них. А ты, Томас, пошел бы переоделся, а то греха не оберешься.

Томас переоделся и стал совсем прежним Томасом. Я свернула его красивый наряд и прибрала на самое дно сундука.

Мы вдвоем занимались хлебами, и вдруг он проговорил:

— Хорошо! — и долго нюхал теплое тесто. — Ты не представляешь, как это хорошо — делать что-нибудь настоящее, когда рядом горит настоящий огонь, а вокруг — настоящие люди.

Время от времени он забывался и начинал напевать. Мы с Гэвином тут же настораживали уши, думая про себя: «Может, это музыка эльфов», да только каждый раз это оказывалось что-то знакомое. А он, заметив наше внимание, тут же замолкал. Только один раз послышалось что-то действительно новое — про девушку, которая переоделась мужчиной и стала слугой короля, и мотив был странный. Когда Том замолчал, Гэвин не выдержал.

— Что это за песню ты сейчас мурлыкал? Новая?

— Наверное, новая. Ее последней я пел… — он не договорил и принялся яростно месить тесто, словно ненароком проболтался.

— Где пел-то? — спросил Гэвин. Таких страданий он отродясь не ведал.

— В зале. Где пришлось петь.

Рифмачу явно не нравились подобные расспросы. Я начинала догадываться, в чем дело, и не очень-то меня радовали эти мысли.

Гэвин зашел с другой стороны.

— А знаешь, тут твой приятель цыган пару раз заходил, все про тебя спрашивал, никак не хотел верить, что мы не знаем, куда ты подевался. Даже грозился власти на нас напустить, — Том улыбнулся. — А когда и это не помогло, предложил нам серебряное кольцо, чтобы мы показали ему твое убежище, а еще лучше — кое-что тебе передали.

— Помочь мы ему ничем не могли, но он все равно оставил кольцо у нас, — объяснила я. — Сказал, что следующей весной заглянет. Только с тех пор прошло четыре года.

Я вымыла руки и пошла к печке — у нас там в закутке кирпича не хватает, вроде как тайник — вытащила тряпицу. Серебро потемнело от времени.

— Мрачнее ада, — проговорил Томас, едва коснувшись его. — Оно — с руки Лилиас Драммонд. В несчастье, в скорбях, беременная четвертым ребенком, думая о том, что Эррол ее не любит, а семья его убила меня, отдавала она это кольцо… — Он стиснул кольцо в кулаке и поднял голову. Лицо у него стало пепельно-серым. — Она мертва.

Я высвободила кольцо у него из пальцев и быстренько убрала с глаз, засунула в карман фартука, и все.