«Если», 1994 № 03 - [65]

Дались ей эти кембриджширские болота!

Возвращаясь на озеро после того, как отвез ее домой, я засомневался: а получу ли я эту работу хоть когда-нибудь? В данный момент перспектива вовсе не выглядела розовой. Не то чтобы я с такой работой не справился: я заведомо знал, что справлюсь. Полки у меня дома были заставлены книгами о мировых проблемах, и я пристально следил за развитием международных событий. Я хорошо владел французским, мог объясниться по-немецки, а на досуге, случалось, воевал с испанским. Всю свою жизнь я мечтал стать частицей братства журналистов-международников, отслеживающих состояние дел по всему свету.

Утром я проспал и опоздал в редакцию. Пластырь отнесся к этому факту кисло:

— И чего ты вообще трудился появляться в конторе? — прорычал он. Чего ради ты вообще сюда ходишь? Вчера и позавчера я посылал тебя на два задания, а где статьи?

— Не было там никаких статей, — ответил я, изо всех сил стараясь сдержаться. — Просто очередные досужие сплетни, которые ты где-то выкопал.

— Однажды, — заявил он назидательно, — когда ты станешь настоящим репортером, ты будешь выкапывать тьмы статей сам без подсказки. В том-то и беда с нынешними сотрудниками, — добавил он, внезапно распаляясь. — И с тобой то же самое. Полное отсутствие инициативы, сидите себе и ждете, чтоб я выкопал что-нибудь и преподнес вам как задание. Никто ни разу не удивил меня тем, что принес материал, за которым я его не посылал. — И тут он спросил, сверля меня взводом: — Ну почему бы тебе хоть разок не удивить меня?

— Уж я-то тебя удивлю, пропойца, — сдерзил я и вернулся к своему столу.

И задумался. Думал я о старой миссис Клейборн, которая умирала так тяжко, а потом умерла внезапно и легко. Я припомнил, что рассказал мне садовник, и припомнил отпечаток под окном. Подумал я и о старушке, которой исполнилось сто лет и к которой по этому случаю заглянули ее давние умершие друзья. И о физике, у которого в лаборатории завелись домовые. И о мальце, перенесшем операцию, которая вопреки ожиданию прошла успешно.

И меня осенило.

Я поднял подшивку и перелистал ее на глубину трех недель, день за днем, полоса за полосой. Я сделал кучу выписок и даже сам слегка испугался, но убедил себя, что все это — не более чем совпадение. А потом написал:

«Домовые вернулись к нам снова. Знаете, такие маленькие создания, которые делают для вас всевозможные добрые дела и не ждут от вас ничего взамен, кроме плошки с молоком на ночь.»

При этом я не отдавал себе отчета, что почти точно воспроизвожу слова, какие употребил физик. Я не написал ни о миссис Клейборн, ни о столетней старушке с ее гостями, ни о самом физике, ни о малыше, подвергшемся операции. Ни один из этих сюжетов не совмещался с насмешкой, а я писал, не скрывая иронии.

Зато я воспроизвел две-три кратенькие, по одному абзацу, заметки, схоронившиеся в глубине просмотренных мной подшивок. Все это были рассказики о нежданной удаче, историйки со счастливым концом, но без серьезных последствий для кого бы то ни было, кроме тех, кого они касались непосредственно. О том, как кто-то нашел вещь, которую на протяжении месяцев или лет считал безнадежно утраченной, как вернулась домой заплутавшая собака, как школьник, к удивлению родителей, выиграл конкурс на лучший очерк, как сосед безвозмездно помог соседу. В общем, мелкие приятные заметульки, попавшие в газету только оттого, что надо было заткнуть зияющие дыры на полосах. И таких заметок набралось множество, пожалуй, гораздо больше, чем можно было ожидать.

«Все это случилось в нашем городе за последние три недели», — написал я в конце. И добавил еще одну строчку: «Выставили ли вы на ночь плошку с молоком?»

Закончив, я посидел минутку в безмолвном споре с самим собой: а стоит ли вообще сдавать такую муру?

Но в конце концов я решил, что Пластырь сам напросился на это, когда позволил себе сморозить лишнее. Я швырнул свое сочинение в ящик для готовых статей на столе завотделом и, вернувшись на место, взялся за очередную муниципальную колонку.

Пластырь ничего не сказал мне о прочитанном, да я его ни о чем и не спрашивал. Вообразите себе, как у меня вылезли глаза на лоб, когда рассыльный принес из типографии свежие оттиски, и моя писанина про домовых оказалась заверстанной как гвоздь номера — вверху первой полосы на все восемь колонок!

И никто это никак не откомментировал, кроме Джо-Энн, которая подошла, потрепала меня по голове и даже заявила, что гордится мной, хотя одному Богу известно, было ли тут чем гордиться. Потом Пластырь послал меня на новое высосанное из пальца задание — к кому-то, кто якобы мастерит самодельный ядерный реактор у себя на заднем дворе. Оказалось, что это старый болван, однажды уже построивший вечный двигатель, разумеется, неработоспособный. Как только я узнал про вечный двигатель, мне так все опротивело, что я не стал возвращаться в редакцию, а поехал прямо домой.

Я соорудил блок с талями и кое-как вытащил лодку на берег, хоть без помощника пришлось попотеть. Затем я съездил в деревушку на другом конце озера и купил краску не только для лодки, но и для домика. И был очень рад тому, как удачно начал работу, неизбежную в осенние месяцы.