Эскадрон комиссаров - [12]

— . Ты, это самое, брось, — рубил рукою Ветров. — Не время сейчас этим заниматься, да и не к лицу она нам, любовь-то. Любовь! — презрительно повторил он. — Тьфу! И что она тебе далась, не понимаю. Уж если не можешь без этого, — женись. Возьми и женись. А ныть — это дело не наше, это ты оставь мещанам, им от безделья это сподручнее. От нее это? — спросил он, кивая на бумажку, которую мял в руке Хитрович.

— Это? — встрепенулся Хитрович. — Нет, это мне красноармеец чего-то сунул... Анисья пишет, — пробормотал он, взглянув на бумажку, — которая в прошлом году играла у нас в драмкружке... — Он шумно вздохнул.

— Тьфу, быдло! Сдобная барышня!

Ветров засопел, его лошадиный подбородок еще более оттопырился.

Дальше шли молча. Шпоры позвякивали тихо и нежно: дзинь-дзинь! дзинь-дзинь!

Вечерняя ленивая пыль хватается за шенкеля, ловит звонкие репеечки и не поймает.

— Ззарублю-у! — вырвалось откуда-то из-за конюшни.

— Что это? — насторожился Ветров и, рванувшись, побежал на крик, широко отмахивая.

За конюшней, там, где к ней примыкает эскадронное поле, верхом на деревянной кобыле сидел Люшкин и, размахивая клинком, грозил хохотавшему Ковалеву.

— Ой, ой, зарубит! — хватаясь за живот и приседая, вился в хохоте Илья. — Ухо отрубит, право слово, отру...

Ковалев увидел Ветрова и смяк, будто его вдруг окатили холодной водой.

— Вы чего тут? Чего кричите? — подбежал запыхавшийся помкомвзвода.

— Они этой, деревянной-то... ухо отрубил, — попытался сшутить Ковалев.

— Ну, и что же? А вы чего тут, товарищ Ковалев, почему не спите?

— Я? Я так. Лошадь хотел посмотреть.

— Днем наглядитесь! Идите в казарму и больше по ночам не шляйтесь.

Ковалев еще раз взглянул на застывшего в седле Люшкина, оскалил в усмешке свои иссиня-белые зубы и, повернувшись, пропал.

— Ты иди один, — повернулся Ветров к Хитровичу. — Я потом.

И, сунув сверток в траву, пошел к лозам.

— Мы вдвоем порубим, товарищ Люшкин, — подошел он с лозами к красноармейцу. — Ты чего? — заморщился он, увидя кислое лицо Люшкина. — Не обращай внимания на хулигана. Я ему язык-то укорочу.

— Проходу не дает... — отвернувшись, пробормотал Люшкин.

— А ты бы сказал:..

Досадуя на Ковалева и на Люшкина, не умеющего одернуть нахала, Ветров сердито сунул лозу в станок.

— Возьми к бою. Заноси для рубки. Да не так ты заносишь, куда же назад заваливаешь. Вот, смотри, как надо.

Рубили Ветров с Люшкиным и впустую и по лозе. Ломались лозы, надрубленные неуверенным Люшкиным взмахом, росла куча обрубков и хвостовиков, и все крепче, и крепче твердел удар. А когда он постиг секрет полета шашки, когда она пошла у него не впрямую, а с резкою, с оттяжкой, взмахи начались со свистом, срубленная лоза уже не валилась, а торчмя тыкалась в засоренную щепою землю.

И не заметили они, что дневальные уже давно сменились. Притихли конюшни, завздыхали засыпающие лошади. Не заметили они, как один из дневальных удивленно посмотрел на них и, вытащив клинок, начал рубить ночную дрему и вправо и влево, с вжиканьем, до боли в суставах.

— Будет! Хватит! — сказал Ветров, после того как последняя лоза была изрублена. — Завтра с коня попробуем!

5

На политзанятиях проходили «Пути подъема сельского хозяйства». Уже неоднократные беседы о колхозах привели красноармейцев к мысли, что пришла пора решать этот вопрос так или иначе. Вот почему сейчас занятие было особенно активное.

— Взяли бы сказали сразу: «С завтра вы все в колхозе» — и делу конец, — сказал Миронов.

— Ишь ты, какой командир! — недовольно пошевелил бровями Карпушев.

— По-моему, рано еще. Вот когда тракторы будут, тогда дело другое.

— Это значит, как на охоту ехать, так собак кормить? Надо будет ими пахать, а ты будешь бегать, народ сговаривать?

— Хоть языком потрепать — и то ладно, — сказал молчаливый Самсонов. — А в колхозы крестьяне не пойдут. Вредная это затея. Брат с братом не уживутся, а тут — в колхоз! На лодыря работать?

— На бедняка, да? — приподнялся Куров. — Да на батрака? Это не на меня ли ты боишься работать?

И пошло... Учебное занятие превратилось в митинг с жаркими, страстными прениями.

Подытоживая эту часть прений, командир взвода Леонов рассказал о том, как идет сейчас в Африке укрупнение сельского хозяйства, как там целыми племенами население просто-напросто превращается в рабов, а их поля — в плантации французских капиталистов.

Рассказ о том, как «овцы съели английских крестьян», вызвал бурный восторг Курова.

— Вот он, железный экономический закон, — кричал он. — Кто не понимает этого, — что два пути укрупнения сельского хозяйства, — тот вообще мало что понимает. Не желаем мы, чтобы нас съели какие-нибудь овцы или кулаки. Хватит выжидать! Я предлагаю организовать коммуну красноармейскую. Старики пошли в колхозы, а мы, молодежь, да еще красноармейцы, все еще думаем. Что мы хотим? По-старому? Никто не хочет по-старому. Так как же? По какой дороге?..

— У нас, — поднялся Абрамов, — у нас в Пугачевском округе монастырь был, закрыли его... вот бы...

А вечером Куров ходил с тетрадочкой и записывал желающих. Записалось человек тринадцать, даже Баскаков, и Миронов. В этот же вечер на собрании Куров был избран руководителем.