Эшелон - [15]

Она не удивилась, сняла резиновую шапочку, тряхнула русымп завитками.

— Давай. Я Вика.

— Мне почти семь, — сказал Петя. — Скоро восьмой пойдет.

— А мне уже семь. Я старше тебя!

— Старте, — сказал Петя. — Ты здорово плаваешь. Научишь?

— Да. Если будешь слушаться.

— Буду, — сказал Петя.

Ему казалось: разговаривая с этой необыкновенной, поразившей его девочкой, он и сам становился каким-то необыкновенным, новым, который все может, даже научиться плавать. В чем ее необыкновенность, он не знал. Но это был факт, что она не походила ни на кого из девчонок, — это-то он наверняка знал.

Он проводил Вику до топчана, где загорала со мама, полная красивая женщина в шелковом купальнике, постоял, переминаясь. Мама весело спросила:

— Вика, это твой кавалер?

Девочка, вытиравшаяся махровым полотенцем, ответила:

— Это Петя. Мы будем дружить.

— Дружите, дружите, — сказала Викина мать и повернулась на другой бок.

Петя с Впкой уселись на галечник и стали играть в чет-нечет, готом бросали плоские камешки, "пекли блины" — у кого галька больше подскочит на воде. Побеждала Вика, и Петя этому не удивлялся. Она была иной, чем все девочки. А потом Вика учила его плавать вдоль берега. И саженками, и по-лягушачьи, и под водой.

Петя суматошничал, хлебал горько-соленой водицы, но у него коечто получалось, хоть малость держался на воде. А раньше умел плавать лишь по-топориному. Дайте срок — будет плавать и саженками, и по-лягушачьи: он ведь сделался чуть-чуть необыкновенным. От Вики передалось.

Они купались, грелись на солнышке, играли, снова лезли в море, и у Пети не проходило чувство необыкновенности всего этого — Вики, моря и его самого, Глушкова Пети. Он не отходил от девочки нп на шаг, и Лидия Васильевна еле дозвалась его на обед. А Впкина мама смеялась:

— Дочуня, до чего ж у тебя преданный кавалер!

— Он не кавалер, а Петя.

— Это все равно! — Викина мама смеялась егде заразительней.

В столовой Лидия Васильевна выговаривала сыну:

— Просто непрплпчно — так прилипнуть к чужой девочке.

— Она не чужая. Мы с ней дружим.

— Ладно, ладно! — Лидия Васильевна отмахнулась от назойливой, свирепой осы. — Компот будешь пить?

— Ну! — сказал Петя и сплюнул.

Грозно жужжали осы. За раскрытым окошком сигналила на дороге грузовая автомашина, скрипели повозкл, запряженные буйволами. У изгороди коровы бренчали колокольнями, хрюкали черно-белые, пятнистые свиньи с треугольными деревянными колодками на шеях — чтоб не пролезли в огород. На террасе соседнего дома, где сушились на гвоздях связки красного перца, кукурузных початков, табака, мужчина в клетчатой руСашке кричал женщине в блузке, с отвисшей грудью:

— Хэ, кого учишь? Меня учишь!

Жужжите, сигнальте, скрипите, хрюкайте, разговаривай го, пойте — все звуки нужны Пете Глушкову. И чем их больше, тем лучше. Сам бы закричал что-нибудь, или пропел, пли свистнул, да мамы опасается. Тем более она жалуется: "В этом поселке адский шум, буквально голова раскалывается…"

И на их квартире шума хватало. Лидию Васильевну особенно донимали грохот машин, лай и мяуканье — пушистые собака и кот были голосисты. Но Пете они нравились; во-первых, жили дружно, спали и то на пару, во-вторых, ластятся к людям, любят поиграть, поноситься. Пегий, криволапый Шарик был хитер, изворотлив и добродушен. Мурзик — полосатый лежебока с насмешливым прищуром крапчатых глаз, в темноте они горели дьявольски.

Шарик был попрошайкой: становился на задние лапы и глядел умоляюще до тех пор, пока не получал вкусненького. Мурзик благосклонно, а то и надменно принимал дары — как будто делал одолжение. Оба ластились к кому угодно, но преданы были только хозяйке, Медее Виссарионовне, седой, тощей и бородавчатой, в неизменно черном одеянии. Медея Виссарионовна неутомима, с утра до ночи она возится в саду и на огороде, прибирает в комнатах, стряпает кушанья, стирает, гладит. Однако она находит время приласкать Шарика и Мурзика. Если ласкает Шарика, кот начинает тереться о ее ноги, ревниво мяукать, если ласкает Мурзика, о ее ноги трется пес, ревниво взлаивая. Это, пожалуй, единственный изъян в их собачье-кошачьей дружбе.

Петя с мамой обедали в столовых, а завтракали и ужинали у Медеи Виссарионовны, и поэтому мальчик имел возможность подбросить Шарику и Мурзику куриную косточку, кусочек баранины, хлебца с маслицем, конфетку. Нельзя сказать, что собака и кот были слишком уж неразборчивы, скорее наоборот — простую хлебную корочку, без масла, они могли понюхать и не съесть. Им бы что полакомей!

А еще Петя одаривал Вику. Тут уже подношения были иные: яблоко или груша, шоколадка или хурма, кисть «изабеллы», горсть фундука, початок вареной, горячей кукурузы. Петя совал их девочке везде, где виделся с ней, — на пляже, в приморском парке, на пристани. Лидию Васильевну это вгоняло в краску, а Викина мать хохотала:

— Аи да кавалер! Широкая натура!

На пристани, где обосновались рыбаки с удочками, гордые и неприступные, Петя ухитрился выпросить только что пойманную рыбу-иглу, зд" сь же подарил Вике. Та подержала ее в руках, скользкую, извивающуюся, и отпустила в море. Петя спросил:

— Не жалко?

— Жалко, — сказала Вика. — Но, может, рыбка не простая, а золотая и выполнит мое хотение.