Ещё вчера… - [9]

В этом доме нашей семье пришлось пережить большое горе, когда заболел наш младшенький Жорик. Отец ездил с ним на облучение в Киев, сделали несколько операций, которые только продлили его мучения. Он умер на наших глазах и похоронен на Новом кладбище Деребчина. Кладбище, наверное, уже стало Старым, как и то, на котором уже тогда все могилы сравнялись с землей, а разбитые каменные кресты растащены безбожными мальчишками по разным надобностям. На старом кладбище тогда сохранился только благодаря своей неподъемности обелиск из черного гранита Пелагее Грабовой (это была местная помещица), да на площади возле разрушенной церкви огромный куб из серого песчаника с надписью, над которой мы, неразумные, потешались: "Здесь покоится раба Божия Екатерина, жена ротмистра Пуциллы. Ты не умрешь незабвенная для сердец мужа и десяти детей твоих". Дай Бог здоровья потомкам Грабовой, Пуциллы и тех безвестных, чьи кресты разрушены… А мы почти не виноваты, ибо не ведали, что творили… Да и с нашими крестами время поступит так же просто.

Любовь с номером ноль.

В любом уважающем себя повествовании должна быть любовь. Я полюбил ее еще до школы, на детском утреннике по поводу Нового года. Она танцевала танец с бубном, была грациозна и невыразимо прекрасна. Ее имя Светлана звучало в моей душе как музыка на фоне небесного цвета. Мы с ней оказались в одном первом классе и нас посадили за одну парту. Я был безмерно счастлив. "Семейные" неприятности грянули неожиданно и на политической основе. (Это не шутка. За похожие ошибки расплачивались жизнями и более взрослые люди). Высунув от старательности языки, мы работали по вечной теме "палочки должны быть параллельны и перпендикулярны", выводя имена дорогих вождей – Ленина и Сталина. Моя любовь вместо "Ленин" написала "Менин". Светлана обвинила во всем меня, якобы я сбил ее с верного ленинского пути своим гнусным шепотом. Разразился скандал. Моя пассия была дочерью директора школы Мильмана, поэтому дело завертелось. Отец имел неприятности (слава Богу – этим и закончилось). Нас рассадили по разным партам. С женским коварством я, незрелый глупец, стал бороться язвительностью (!) и заработал от нее титул "ехидины". С предмета моего восхищения в моих глазах слетали белые одежды и нимбы. ("Слетали… одежды" наводит на мысли о стриптизе, – наверное, надо написать, что одежды просто темнели, без предварительного "слетания"). Очевидно, и я не соответствовал ее представлению о принце. К третьему классу, когда палочки стали натурально параллельны и перпендикулярны, мы были совсем чужие.

Историческо-лирическое отступление – взгляд из будущего. Судьбе угодно было соединить наши пути совсем близко. В 1941 долгие месяцы наши семьи "путешествовали" вместе: сначала на телеге, затем в тесных теплушках. В Казахстане почти год наши две семьи (две мамы и четверо детей) жили в одной маленькой комнатушке, а мы со Светланой учились в одном классе. Она, наверное, не была "мымрой", как я себе ее представлял: в 5 классе у нее был бурный роман с моим товарищем Васей Харченко – с побегами, слезами и т. п. Расстались мы в 1944 году и встретились спустя лет 5 (осенью 1949) уже студентами в Киеве (она нашла меня сама). Наш разговор состоял из взаимных колкостей. Больше мы не встречались. Подчеркнутую фразу я написал по воспоминаниям. Однако, перечитывая свой дневник, я с удивлением обнаружил, что мы встречались несколько раз, ходили в кино и проводили философские диспуты до двух часов ночи. В том числе, спорили, – стоит ли писать дневник. Я убедил Светлану, что стоит. Она обещала писать, затем показать мне (! – это был бы дневник для меня?) Это я написал сейчас. А тогда в дневник записал чрезвычайно умную мыслишку: "оригинально, вот это будет дневник, если знаешь, что кто-то его будет читать!". Она – студентка мединститута; почему-то настойчиво хотела затащить меня в анатомку. А вот еще цитата из дневника: "К моему удивлению, мы с ней нашли общий язык, хотя бы в том, что спорили о разных возвышенных и отвлеченных понятиях. Она – умная и оригинальная девушка, имеет наклонность к наставничеству, но это ей идет". Все так. Однако, прозрение в подчеркнутой фразе, если отвлечься от частных подробностей, – верно. Я никогда не понимал женщин, по крайней мере, – сразу. Более позднее понимание "сути вещей" – остается "вещью в себе" и уже никому не нужно…

Болезни и войны – помеха детскому отдыху.

После присоединения к СССР Западной Украины в 1939 году у мамы дома появились два ученика по математике "с той стороны", которая дико угнеталась панами "до тоГо". Мы с интересом приглядывались к угнетенным. Это были два рослых парня. Будучи "до тоГо" угнетенными, они весьма скептически отзывались о наших, лучших в мире, порядках и жизни, что заставляло приседать от страха пользователей оными.

Кое в чем мне в жизни не везло сызмалу. После первого класса меня премировали путевкой в какой-то республиканский пионерский лагерь, где по слухам было очень хорошо. Однако пришлось ложиться на операцию и удалять грыжу (удушливый запах довоенного наркоза – хлороформа я помню до сих пор). В следующем году я (наверное, с помощью родителей – теперь этого никто не подтвердит) был премирован путевкой в знаменитый Артек! Отцу надо было сдавать сессию в Бердичевском пединституте, где он был заочником. Отец решил взять меня с собой, и затем отвезти в Артек. В поезде я как