Еще одна из дома Романовых - [26]

Элла сидела, точно аршин проглотила, изо всех сил пытаясь натянуть на лицо улыбку.

А сцена, которая разыгрывалась перед ней, была не менее любовной, чем та, в которой они недавно участвовали с Павлом! В роли Ромео Сергей оказался куда более пылок и страстен, чем в роли зловещего де Сильвы, и голос его, и взгляд выражали истинную страсть, а сжимал он в объятиях хрупкого Балясного так, что у того едва не хрустели кости! Судя по выражению лица Балясного, тот уже задыхался от страсти! И вот наконец Ромео вопросил:

– Даны ль уста святым и пилигримам?

Балясный промурлыкал:

– Да, – для молитвы, добрый пилигрим.

– Святая! Так позволь устам моим

Прильнуть к твоим – не будь неумолима!

И после этой реплики Ромео надолго припал к губам Джульетты, заодно тиская ее зад.

Степанов, не сдержав громкого, ревнивого всхлипывания, выбежал вон.

* * *

Леля и в самом деле едва сдерживала смех, когда слушала Владимира Александровича. Нет, она смеялась не над великим князем – напротив, его обстоятельность показалась ей умилительной, трогательной и очень милой! – она смеялась над своим желанием воскресить прошлое. На самом деле Владимир Александрович был похож на него только ростом – ну и голосом, так что наставшая в первый миг оторопь тотчас и миновала. И потом, Владимир Александрович – великий князь, а тот был просто какой-то штатский мужчина, в объятиях которого Леля провела самую необыкновенную ночь на свете – и это при том, что они просто сидели на набережной, крепко обнявшись, и Леля плакала и плакала, говорила и говорила… Он не назвал ни имени своего, ни чина, она тоже не назвала себя. Когда начал брезжить рассвет, он немного проводил Лелю по Гороховой (довести себя до дому она не позволила), вежливо простился, повернулся и ушел. С тех пор прошло уже несколько лет, а она все не теряет надежды найти его, узнать… поблагодарить, ведь он спас ей жизнь, которую Леля считала конченой… А с минуты их встречи все в этой жизни переменилось самым волшебным образом! И прежде всего переменились их отношения с Эриком.

…Тогда она вернулась домой совершенно обессиленная, выплакавшая все слезы и принесшая все пени небесам. Он, спаситель ее, только молча слушал, изредка столь печально вздыхая, что можно было легко догадаться – у него тоже в жизни далеко не все гладко. Но даже если так, он взвалил на свои плечи еще и Лелин груз.

Подходя к дому, она была невероятно спокойна. А между тем ей следовало бы поволноваться. Если черный ход, которым она вышла, окажется заперт (а его всегда запирали на ночь, чтобы в дом не мог проникнуть никакой лихой человек!), придется звонить с парадного, будить швейцара… Господи, можно вообразить, что сделается с этим почтенным человеком, когда он увидит госпожу Пистолькорс из второго номера на улице ночью, растрепанной, в одном только капоте и ночных туфлях без задников, без чулок, без корсета… без мужа или любого приличного сопровождения! Как бы с перепугу не вызвал полицию, ведь не станешь ему объяснять, почему решила выйти из дома?!

Хотя можно сказать, например, что она сомнамбула. Да-да, лунатичка! Ну вот и нынче ночью выбралась на карниз, чтобы прогуляться, – ну и свалилась, оттого так вся растрепалась.

Тут Лелю начал разбирать нервный смех, который она нипочем не могла унять. Не присмирела, даже когда обнаружила, что дверь черного хода и впрямь изнутри заперта. Странным образом она ничуть не разволновалась, спокойно вернулась к парадной – и тут увидела, что дверь приоткрыта!

У коновязи нервно перебирал ногами усталый, взмыленный конь.

О том, чего Леля больше всего боялась – о возвращении Эрика! – она почему-то даже не подумала. Подумала, что кто-то прибыл с известием… к кому? Возможно, к штабному генералу Ивакину, жившему в третьем этаже?.. Вот швейцар и отпер дверь в неурочное время, а закрыть забыл!

Это, конечно, было чудо и Божий промысел, за который следовало поблагодарить судьбу, но Леле сейчас было не до того, чтобы бить благодарственные поклоны.

Она мигом скользнула внутрь и, как на крыльях, взлетела во второй этаж, который занимала квартира Пистолькорсов. Теперь предстояло войти туда… Но Леля не успела придумать, что будет говорить перепуганной прислуге (ладно, если откроет Анюта, ей вообще ничего не нужно объяснять, а если дура-кухарка, которая встает раньше всех?!), потому что обнаружила, что отворена и квартирная дверь.

Чудеса просто-таки громоздились одно на другое!

Она, не трогая двери (та скрипела, а лакей, он же – истопник, никак не мог удосужиться смазать петли!), протиснулась в прихожую и, заслышав где-то в глубине комнат взбудораженные голоса слуг, испугалась в первый раз за эту ночь, потому что слышны были и голоса няньки старших детей, и кормилицы младшей девочки. Неужели что-то с детьми?! И двери открыты потому, что к ним вызывали врача.

Она так и полетела по коридору на голоса – и наткнулась на полуодетую Анюту со свечой в руке. Та окинула изумленным взором Лелю в измятом капоте, растрепанную, – и даже рот зажала себе свободной рукой, чтобы не вскрикнуть, но тут же овладела собой и проговорила:

– Ах, барыня Ольга Валерьяновна, наконец-то вы изволили проснуться! Я уж не знала, как вас добудиться, стучу, стучу в вашу спальню, а вы не отворяете…