Еще один шанс - [17]

Пробравшись к ней, он присел рядом на кадушку с квашеной капустой и, осторожно погладив женщину по плечу, тихо спросил:

– Мама Глаша, ты чего? Сильно попало? Где больно?

– Нет, сынок. Не больно. Он давно уже всю силу пропил. Не ударил даже, толкнул. Это я, корова бестолковая, на ногах не удержалась, – всхлипнув, ответила Глафира.

– Тогда чего плачешь? И чего здесь сидишь?

– Так уряднику с тобой поговорить надо было. А плачу… – Она вдруг улыбнулась, утирая мокрые щеки. – А бабе иногда надо всласть поплакать. Тогда и судьбина не такой горькой кажется.

– Мама Глаша, ты врать не умеешь, – не поверил Мишка.

– Это я от радости, – нехотя призналась женщина. – Вырос защитник. Я ж вдруг поняла, что теперь ему, ироду, ни в жизнь меня не тронуть. Я уж и не ждала, что сложится. А тут и мамой назвал, и защищать стал.

Она замолчала, снова залившись слезами. Окончательно сбитый с толку Мишка осторожно обнял женщину за плечи и, вздохнув, решил воздержаться от любых комментариев. На всякий случай. И так наворотил за эти дни столько, что и за год не разгрести. Дав женщине успокоиться, Мишка глянул в открытую дверь сарая и уже собрался предложить ей вернуться в дом, когда его желудок вдруг выдал длинную голодную руладу. Услышав это урчание, Глафира вскинулась и, охнув, засуетилась, ругая себя на все лады:

– От же курица глупая, нюни распустила! Сыночек, да ты ж у меня голодный. Сейчас, хороший мой. Пошли в дом.

Растерявшись от этого напора, Мишка покорно последовал за ней в избу, где женщина тут же развила бурную деятельность. Спустя примерно полчаса он с аппетитом уплетал пшенную кашу, заправленную кусочками сала. Поужинав, парень, сыто отдуваясь, вышел на крыльцо, попутно отметив про себя, что у печки почти нет дров. Минут через десять, когда все съеденное немного улеглось, он вернулся в дом и, прихватив корзину, снова вышел во двор.

Ко всему прочему выяснилось, что колотых дров почти нет. Взяв колун, Мишка пристроил на колоду полено и, хекнув, одним ударом развалил его пополам. Расколов обе половинки еще пополам, он сложил поленья в корзину и потянулся за следующей чуркой, когда краем глаза заметил у калитки странную фигуру. Резко выпрямившись, Мишка воткнул колун в колоду и, развернувшись, всмотрелся в странного посетителя. Увидев, что его заметили, неизвестный призывно махнул рукой и отступил в сторону.

Недоуменно хмыкнув, Мишка вышел со двора, на всякий случай внимательно осмотревшись. Увидев неизвестного за кустом черемухи, он подошел поближе, стараясь держаться так, чтобы между мужиком и ним было не меньше метра. Неизвестный откинул капюшон брезентового дождевика и, усмехнувшись, хрипло сказал:

– Сторожишься? Это правильно. Да только не того сторожишься.

– Вот уж кого не ожидал увидеть, так это тебя, Савва, – растерянно проворчал Мишка, не веря своим глазам.

– Я же сказал, люблю таких, шустрых. Беречься тебе надо, парень. Карп злобу затаил. Ты его гешефт раскрыл. И если купец узнает, он такого места уже не найдет. Купцу имя дорого. Карп двоих пришлых сговорил, чтобы встретили тебя.

– Видать, хорошо ты по стране погулял, если словечки из идиша пользуешь, – не удержался Мишка. – А тебе-то что до того. Ты же сам в той лавке служишь.

– Я у купца служу. Лавку и склад охраняю. Купец терять начнет, и я потеряю. А что до словечек, так я одесский грек, – усмехнулся варнак. – А вот откуда ты за это знаешь?

– Земля круглая, люди разные встречаются. И не скажи мне, что я хочу быть умнее одесского раввина, – не удержавшись, закончил Мишка, добавив известного акцента.

В ответ раздалось странное сиплое карканье. Удивленно глядя на него, Мишка вдруг понял, что Савва смеется. Вспомнив про рваный шрам, парень понял, что оружие, которым он был нанесен, задело голосовые связки, отсюда и странный голос, и еще более странный смех. Больше всего эти звуки напоминали карканье простуженного ворона. Успокоившись, Савва огладил бороду и, качнув косматой головой, протянул:

– Непрост ты, парень. Ох, непрост. Ну, оно и хорошо. Я сказал, ты слышал. Умному достаточно.

– А дурака и за руку от беды не уведешь, – кивнул в ответ Мишка. – Благодарствую, Савва. Я запомню.

– Выживи сначала, потом будешь за долги вспоминать, – фыркнул варнак и, развернувшись, скрылся в сумерках.

Вернувшись во двор, Мишка быстро наколол дров на утро и, внеся корзину в дом, отправился к рукомойнику. Тетка, уже успевшая помыть посуду, сидела у окна под лучиной и, еле слышно что-то напевая, сучила шерсть. Глянув на эту лубочную пастораль, Мишка усмехнулся про себя и, оглядевшись, скривился. При таком освещении недолго и без зрения остаться. Усевшись на свою лежанку, он принялся вспоминать, когда примерно начали появляться керосиновые лампы и как сильно они были распространены.

Убедившись, что ничего толкового вспомнить не может, парень вздохнул и, пересев к столу, принялся рисовать лампу на газетном краю, кусочком уголька. Карандашей в доме давно уже не было, благодаря дядьке. Удивленно посмотрев на его художество, Глафира недоуменно покачала головой и, не удержавшись, спросила:

– Сынок, а это чего такое?