Ещё о женЬщинах - [19]

Другая проблема пола состоит в том, что он очень грязен, а всё потому. Для начала, что я живу один и мыть его мне лень. А тем более я однажды попробовал, и ничего путного из этого не получилось, то есть стало ещё хуже. Так-то вся половая нечистота припудрена серенькой передоновской пылью, и на первый взгляд он выглядит ничего себе, наподобие просёлочной дороги. А тут я его помыл. Не от хорошей жизни, конечно: случайно опрокинулась изрядная кастрюля, до половины наполненная жирными щами, которые ведь мы, русские люди, каждый божий день едим и гречневку лопаем.

Это какой-нибудь безработный иммигрант в Америке, может, ест щи холодными на балконе, да пусть питается хоть витаминизированным вторичным продуктом, а наши щи холодными не поешь. Потому что наши щи варятся так. Берётся большой кусок свинины на кости. Разрубается топором на несколько частей, чтобы впихнулось в кастрюлю. Затем берётся изрядный шматок сала, можно голубого, но обязательно с нежной шкуркой, режется и кусками бросается сверху. Доливается немного воды и варится до отделения мяса от кости. Потом кидается добрая жменя квашеной капусты, лучше бочковой, десяток луковиц, горсть лавров, горсть чёрного перца горошком, солится, доваривается. Потом наливается, точнее, накладывается в миску, вытряхивается туда же стакан сметаны, выпивается бутылка водки, и теперь щи можно есть. Но только горячими, потому что иначе жир сверху застынет и до щей не дороешься.

Зачем выпивать бутылку водки? Ну во-первых, для аппетита, потому что миска очень велика, а во-вторых, для растворения холестерина. Кушать наши щи без водки — прямая дорога к атеросклерозу уже после второй миски.

Ну и вот, я выпил первую бутылку, съел первую миску. Хорошо пошло! Выпил вторую, ан захмелел и вторую миску неосторожно разлил. Жир на полу сразу стал застывать, так что в подступающих сумерках я рисковал поскользнуться и сломать себе палец. Пришлось взяться за тряпку. И вот, когда я смочил верхний слой пыли, под ним открылось такое, что ни в сказке сказать, прямая гадопятикна. Однако опасность поскользнуться сохранялась, и я с грехом пополам что-то такое сделал, но потом долго ждал, пока поверхность снова запылится до радующего глаз состояния просёлочной дороги. Так что пол с любой точки зрения мыть плохо. Наоборот, если моет женщина, это хорошо с любой точки зрения, но особенно с задней, чтобы она не видела, где у меня в это время руки.

Однажды после многих лет разлуки встретились одноклассники. Были объятия и слёзы радости, выпито два ящика водки, я целовал живые руки покорно сказочной Лейли, потом обиделся на человечество и пошёл домой пешком, да не дошёл, ночевал в подъезде, а поутру они проснулись, купили пять ящиков пива и шаланду кефали. Я к тому времени выспался и вернулся на хату. Напиваться уже никто не хотел, и потекла неторопливая и благостная беседа за жизнь. Я рассказал, между прочим, что трагически одинок и три года не мыл пол. Тогда одна знакомая, хорошая девушка Таня, какая пройдёт по земле и пройдёт по воде, предложила свои услуги, несмотря на сидевшего рядом растолстевшего со школьных времён мужа. Она сказала, что готова приехать ко мне и отмыть любую грязь и ей ничего не надо от меня взамен, кроме одного: чтобы пока она мыла, я не приставал к ней. Она сказала, что это давняя её мечта — мыть пол и чтобы никакой мужчина в это время не лез под юбку. Я удивился и сконфуженно спросил: а как же иначе? А муж её погано захохотал, вот так и живём, и уже очень давно. Вот тоже был случай во Второй ударной армии или типа того, короче, в незапамятные годы, но точно в послевоенные. Один мужик, кажется дровосек, спал со своей бабой на, что ли, лавке или полатях, ну на чём они там спали? Ну вот, она чуть свет подымается, надевает, например, юбку и начинает хлопотать по хозяйству. Она затопляет печь, на которой сушатся последние пимы дровосека, приносит воды из колодезя, месит, допустим, какое-нибудь тесто в квашне, желательно ногами (так легче и быстрее, пока брезгливый дровосек не видит), в общем, всё вполне литературно. И что-то она замешкалась и забыла про пимы, вдруг чувствует, что пахнет палёной шерстью. Она к печи — и точно: последние пимы уже тлеют, или, что то же самое, тают на раскалённой плите красными огоньками и всё плохо. И она смекает сразу много чего, потому что была отъявленная ведьма. И она выплёскивает на пол ведро воды (а может быть, лохань помоев, время торопит, и уже неважно), бросает тряпку и начинает ею по полу возюкать. И она делает это максимально громко, она шумно вздыхает, шмыгает носом, кашляет, сморкается, хлюпает тряпкой, шлёпает ногами по лужам (по глаголу «шлёпает» чуть пройдёмся ниже абзацем), кряхтит, потом уже вполголоса заводит «Лучинушку». Дровосек просыпается и видит бабу со спины, в подтыкнутой гораздо выше принятого юбке, она стоит на четвереньках и моет за сундуком. Он реагирует, и вот она уже в постели, в смысле на лавке или полатях, и пахнет всем, чем только может, а через грамотно выбранный промежуток времени томно охает и сообщает из-под глыб, что пимы бы надобно снять с печи, того гляди подгорят. Он, понятно, рычит и всё отвергает. История из старинного эпоса про дерзости насчёт женской мерзости. Очень мизогинная вещь, я-то сам, наоборот, феминист. Не забудем сказать, что дровосек был настоящий, народный, а вот баба подозрительная. То ли еврейка, то ли комсомолка, а то ли опростившаяся донельзя народница, а то ли актриса бывших императорских театров, или, вероятнее всего, циркачка, а он её полюбил. Таких баб, конешное дело, надо учить.