Ещё не вечер… - [13]

Все! После этого случаи Тада сверстники зауважали, прекратились издевательства и драки, Тада оставили в покое, а Шурка в недалеком будущем стал даже приятелем Тада, что в жизни часто бывает после потасовки.

Прошла война, страна зализывала раны, а народ жил трудно, не хватало жилья, одежды, еды. На улицах городов появилось очень много нищих калек. Эти герои войны просто не могли работать из-за своих увечий и добывали себе пропитание тем, что собирали возле себя толпу сердобольных, простых людей и рассказывали байки, басни и невыдуманные истории. Некоторые женщины, слушая их, плакали и кидали в шапку какую-то мелочь, Те, кому дать было нечего, хоть краюшку хлеба, но приносили этим артистам поневоле. Тад часто встречал у ограды Плехановского института героя-калеку, у которого не было обеих ног и рук. Он ездил на доске с колесиками из подшипников с сумкой на локте, грудь от плечей до ремня военного френча, который он носил, была увешана орденами имедалями, ему много подавали, хотя он был без просыпу пьян и очень смешно рассказывал басни Крытова в своей интерпретации. Девчонки-продавщицы из булочной, которая до сих пор стоит на углу Стремянного и Строченовского переулков, выносили ему довески хлеба и, пригорюнившись, слушали его, затем, смахнув слезу, уходили.

Правда это явление скоро закончилось, эти струпья войны бередили душу органам, партии и их быстро убрали в больницы и срецприюты, больше они оттуда не вышли, как-то лучше – с глаз долой, из сердца вон» – ведомство Берии жалости не знало. Все много работали, и мать Тада, уходи утром, домой возвращалась только затемно. Бабушка была очень хорошей портнихой и работала от зари до зари, чтобы хоть как-то и что-то принести на стол. Правда, магазины ломились от продуктов, но у семьи Тада не было денег, и жили очень бедно, чтоб не сказать больше. Бабушка поднимала Тада ночью, и они шли стоять в очереди за мукой, и стояли до утра, бегая из подъезда в подъезд от холода с написанными на руках номерами. Никто не возмущался, все верили, что когда-нибудь будет лучше. Было страшно, когда воровали карточки, по которым отоваривалась семьи в магазине, тут хоть под трамвай ложись. Тад ходил в обносках с чужого плеча, маек у него «ни вжисть» не было, первые длинные брюки подарила дальняя тетка в 14 лет, на гимнастерку одевался пиджак, тоже кем-то подаренный, и если зима, то шапка. Ни о каких рукавицах и пальто разговора не было. Клюшки и прочие причиндалы для игры во дворе Тад делал себе сам, как, впрочем, и многие другие. Весной и летом Тад много путешествовал по старой Москве пешком и уже после, когда та же тетка подарила тяжелый дорожный велосипед, то на нем. Его глазам открывался неизвестный зовущий мир. Стояли в развалинах церкви, но народ молился. Бабушка Тада, Антонина Ивановна, была страшно набожной и ходила в церковь на улице Ордынке к «Скорбящей Божьей Матери». Тад ходил тоже, но храм как-то подавлял его, и он часто дожидался бабушку на улице. Бабка не настаивала, все придет в свое время, и время, правда, чуть позже, но действительно пришло. Впоследствии, когда уже не было бабушки… Тад, став мастером по боксу, часто приходил в эту знакомую с детства церковь, становился где-нибудь в углу церковного портала, наблюдая службу, слушая пение хора на клиросе. Здесь он отдыхал, мысли уносились далеко, на душе становилось легко и спокойно. Тад не молился, он еще не понимал, что когда-нибудь он и к этому придет, просто ему было хорошо, и он был рад, что никому не сделал ничего плохого.

Учился Тад отвратительно. Наверное, мешала какая-то внутренняя эмоциональная несобранность. На уроках был часто невнимателен, мысли уплывали куда-то на улицу, где он представлял, как носится с ватагой таких же пацанов по крышам сараев и разрушенных зданий. Первым в жизни его учителем был Гаврила Ильич, очевидно, фронтовик, потому что ходил в галифе, сапогах и пиджаке. Это был скромный, спокойный и сердобольный человек. Тогда в школах детей подкармливали и стоило то всего один рубль в ценах 47 года, но мать Тада даже этого не могла заплатить, потому что его, рубля, не было просто физически, семья часто голодала, и вот Гаврила Ильич, видя голодные детские глаза у окна буфета, где выдавали обед, сам платил за нескольких учеников, ласково в затылки подталкивая их к мискам. Как благодарил бы Тад этого человека сейчас и чего бы только для него ни сделал, но нет их уже в живых, этих героев быта, лишь только память бередит душу, да воспоминания. Семена доброты не пропали даром, уже много позже, когда Тадеуш стал личностью, сам старался поступать как его Учитель.

Жестокое, лживое было время, и молодняк отвечал тем же, хотя партия и комсомол прикручивали его к себе как могли, кидая в разного рода авантюры. В пионеры принимали тогда рано, где-то лет в восемь, оприходовала эта организация и компанию ребят вместе с Тадом. Но запала хватило только дня на три-четыре, что-то ребята натворили, взорвав за школой кому-то что-то, и так, же всех скопом исключили из пионеров, а Тада еще и из школы на неделю, чему он был несказанно рад.