Эшафот забвения - [8]

В комнате не было никого, кроме девушки, сидящей в кожаном кресле. Молодое, вызывающе некрасивое лицо прожженной гашишницы и любительницы группового секса. Босые ноги девушки были небрежно заброшены на стол, и несколько секунд я имела возможность любоваться розовыми пятками. Такая раскрепощенность духа слегка удивила меня, но Бубякин находил ситуацию вполне пристойной.

– Сам-то где? – спросил Бубякин у девушки.

– Во втором павильоне. Старух окучивает, – лениво сказала та и со значением посмотрела на меня.

– Она бесповоротно причислила мою седую голову к сонму вышеупомянутых окучиваемых старух.

– Меня не искал?

– Рвал и метал, – с видимым удовольствием произнесла девушка, – обещал с поста уволить с волчьим билетом в зубах.

– Вот блин, – занервничал Бубякин, – за мои же заклинанья я ж еще и педераст! Сутками по городу ношусь, фактуру по крохам собираю – и никакой благодарности.

– Я-то здесь при чем? – удивилась девушка.

– Ладно, Светик, мы тогда двинем во второй. Если позвонит, скажи, что я появился.

– Разбежалась, – парировала Светик, – сам с ним разбирайся!

– С ним разберешься! – вздохнул Бубякин и вышел из комнаты, увлекая меня за собой.

Я отправилась следом с большой неохотой. Странное дело, мне вдруг захотелось остаться в этой удивительной берлоге, неуловимо смахивающей на опиумный притон и номер фешенебельной гостиницы одновременно. Бубякин же, верный апостол гиньоля под дурацким названием “Забыть Монтсеррат”, уже мчался по длинному коридору. Остановившись на безопасном расстоянии, он повернулся ко мне и отчаянно закричал:

– А все из-за тебя… – Он хотел добавить еще что-то, нелестно меня характеризующее, но вовремя сдержался. – Говорил же, он ненавидит, когда опаздывают! Шевелись!..

…Спустя десять минут мы уже были на подступах к мосфильмовским павильонам. Я помнила эти ангары еще по стажировке: тогда они были почти пустыми. В середине девяностых, когда большой кинематограф рухнул окончательно, самоубийцы-одиночки и фанаты авторских идей предпочитали съемки в естественных интерьерах. Малогабаритные квартиры, забитые мелкими страстишками мелких людей; малобюджетное кинцо с уклоном в нудное морализаторство и дешевую патетику – тогда это было модно. Теперь, судя по всему, наступили другие времена: в павильонах кипела жизнь. Следуя за Бубякиным, я насчитала сразу несколько съемочных групп, довольно пестрых по составу.

– Да у вас здесь жизнь бьет ключом, – одобрительно сказала я Бубякину.

– Что есть, то есть, – рассеянно ответил он.

– Сразу несколько нетленок в производстве?

– В основном клипы строгают.

– Сейчас вот Танец-Жигули на повестке дня стоит. Любишь Танец-Жигули, признавайся?

– Это еще кто? – Я решительно оторвалась от последних эстрадных веяний.

– Ну, старуха! Какой же русский не знает Лады Дэне!

– А-а… Так бы и говорил. Души не чаю в Ладе Дэне. С ней даже месячные легче переносятся.

– А я думал – ты давно в климаксе, – не сдержался Бубякин и на всякий случай прикрыл голову воротом замызганного плаща, – судя по тому, как ты на мужиков бросаешься.

– Может, я нимфоманка.

Бубякин отогнул ворот и с сомнением посмотрел на меня:

– Не смеши меня, нимфоманка!.. У таких кляч, как ты, может быть только одна пламенная страсть – пара страниц из Франсуазы Саган на ночь и игра на мандолине для дальних родственников из Алтайского края.

– Это уже две страсти. А, в общем, ты прав, – весело сказала я. Моя неприязнь к Бубякину исчезала с каждой минутой, он оказался вполне сносным парнем со своеобразным, хотя и немного агрессивным, чувством юмора. И зачем я только избила его?..

– А теперь, душа моя, заткнись, – неожиданно прервал нашу милую беседу об особенностях физиологии среднего возраста Бубякин. – Приближаемся к цели. Предупреждаю, режиссер – тиран и деспот, посторонние на площадке вызывают в нем чувство глухого протеста. Так что будь тише воды ниже травы. Обстряпаем дельце, и надеюсь больше никогда тебя не видеть. Все поняла?

– Чего уж тут не понять. Тиран и деспот, чувство глухого протеста. Все ясно.

…О том, что мы наконец пришли, я поняла еще до того, как Бубякин остановился перед дверью павильона: в воздухе снова запахло вселенским блефом и веселой авантюрой. Косясь на меня, он быстро набрал шифр на кодовом замке. (Скажите, пожалуйста, какие предосторожности, в мою бытность такого не было и в помине!) В самый последний момент, перед тем как он толкнул дверь в павильон, я все-таки сумела классифицировать этот запах: он шел из моего детства с его копеечными билетиками на первый сеанс в воскресенье. Так могло пахнуть только таинство кино, и именно из-за этого сумасшедшего запаха я оказалась во ВГИКе, токсикоманка чертова. Однако то, что я увидела спустя несколько минут, можно было назвать съемочной площадкой лишь с большой натяжкой. Скорее это походило на ломбард или комиссионный магазин. Все пространство между софитами и интерьерными выгородками было завалено ворохом восхитительных, потускневших от долгой жизни вещей. Любая из них могла украсить витрину антикварной лавки средней руки. Картины, акварельные наброски и незаконченные этюды, ребра тяжелых багетов; непрочные безделушки, всегда переживающие своих хозяев… Иконы в серебряных окладах, напольные китайские вазы; лампы, у подножия которых разыгрывались фарфоровые сцены из греческих трагедий и французские пасторали. Почетное место занимала пирамида из песочных часов и клепсидр – время, заключенное в них, не имело никакого значения. Во всяком случае, для меня: я могла бы провести несколько дней, разбирая эти завалы вещей.