Ешь правильно, беги быстро. Правила жизни сверхмарафонца - [85]

Исследования показывают, что музыка помогает человеку преодолевать болевые ощущения, переключая его внимание, например, на ритм. В одном из исследований утверждалось, что прослушивание музыки дает обезболивающий эффект, сравнимый с принятием таблетки тайленола.

Для того чтобы сохранить рассудок в ясности, сверхмарафонцу следует помнить о том, что обязательно будет финишная прямая. Но если эта мысль становится навязчивой, он обречен на провал. Я старался не думать, сколько еще часов остается пробежать. Я старался не думать о Шинго. Когда я иногда думал о маме, это помогало мне бежать. Мне хотелось ощутить чувство самозабвения, найти границы своего «я» и преодолеть их. Я хотел выложиться полностью, шагнуть за пределы своего тела и разума.

Шинго был по-прежнему на два круга впереди меня. Тени удлинились, на столиках уличных кафе эспрессо сменили бокалы вина и пива. Я продолжал придерживаться своего темпа. Болельщики по-прежнему кричали и поддерживали бегунов.

Постепенно я растворился в ритме своих движений. Осталась только жизнь. Всё и ничего одновременно. Великий Яннис Курос, которому принадлежит мировой рекорд в суточном забеге – он «намотал» 180 миль, – говорил об охватившем его ощущении: он словно наблюдал за собой на дистанции сверху, извне. У меня подобного ощущения раздвоения с собственным телом не было. Но я видел, как отец собирает дрова, как шепчет имя Бога, разминая землю пальцами. Я видел улыбающуюся маму, как она накладывает масло в мою тарелку с картофельным пюре. Я видел ярко-оранжевую морковь, помидоры, рядом с которыми побледнели бы пожарные машины. И столько гуакамоле, что у меня слюнки потекли. Я слышал, как Дэйв Терри откупоривает бутылку пива, видел, как он сидит на кухне, откинувшись на спинку стула, и говорит мне, что не всякая боль заслуживает внимания. Я видел Дасти, уговаривающего меня продолжать бег. Я видел флуоресцентно-бирюзовую рубаху Сильвино и идеальную технику бега Арнульфо и больше не удивлялся, как тараумара это удается, – я уже знал их секрет. Мы все знаем этот секрет. Мы можем жить так, как должны жить, – просто, радостно, на земле и вместе с землей. Мы можем жить в полную силу и быть при этом абсолютно счастливыми.

Я пробежал восемь часов и только потом включил музыку. И ясность сознания исчезла. Удастся ли мне пережить ее снова? Я включил iPod, но даже не заметил, что за песня играет. Я подкрепился на бегу вермишелевым супом, и хотя любил поесть, хотя хорошая еда приносила мне искреннее удовольствие, я не почувствовал вкуса. Никогда еще я так остро не ощущал собственное одиночество, как на удаленном участке маршрута, там, где не слышался шум болельщиков, а лишь плеск воды о речные камни, шум ветра, играющего в листьях деревьев, и щебет птиц, приветствовавших наступающий новый день.

Девять часов. Десять.

Прошлое определяет то, кем мы являемся. И мы неизбежно пытаемся планировать свое будущее. Иногда я представляю руки моей матери поверх моих рук. Иногда я представляю, как когда-нибудь замедлю свой бег или даже остановлюсь и отдохну.

Четырнадцать часов. Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать часов.

Весь последующий после чемпионата месяц мне предстояло участвовать в конференциях, выступать, принимать благодарности. В июне мы с Дженни едем в штат Нью-Мексико пропалывать грядки на ферме Кайла Скаггса, затем отправляемся в Боулдер. Вскоре после этого на горизонте вновь появится Дасти, и мы опять будем готовить и есть вместе, бегать вместе и возродим нашу дружбу. В сентябре я поеду в Кувейт, чтобы поддержать американских солдат, буду бегать с ними, рассказывать им о беге и слушать их истории о войне. Но на данной извилистой дистанции во Франции будущее не имело никакого значения. Прошлого тоже не существовало. Было только настоящее. И этого было достаточно. Более чем достаточно. Это все, что было. Я бежал. И бежал, и бежал.

Настал рассвет. Он неизбежно должен был настать. И соревнование обязательно должно было закончиться. И я обязательно должен был финишировать. Все это я понимал. И все эти очевидные вещи в тот момент были моей молитвой.

Семнадцать часов. Вернется ли ко мне когда-нибудь это ощущение ясности сознания?

Мудрые буддистские учителя советуют монахам собирать хворост и носить воду до тех пор, пока они не почувствуют слепящее, преображающее просветление. И после этого момента ясности, резкого, как удар электрического тока, учителя советуют продолжать носить воду и собирать хворост. Бег принес мне покой и ясность, и я продолжал бежать. Потом ощущение мира в душе исчезло, остался только грустный вздох ветра. И я продолжал бежать.

Я знал, что мои ноги двигаются, но я этого не чувствовал. Я размышлял о даосизме, о котором читал, одной из немногих религий, в которой есть много общего и при этом нет и ничего общего с бегом. Я, в частности, размышлял, получается ли у меня погружение в состояние «действия без действия».

Я продолжал бежать. Иногда я думал о Дженни, Дасти, моей семье, Хиппи Дэне, Йене и Дине Поттере, о всех людях, с которыми я познакомился благодаря бегу. Я забирался на горы в Колорадо, бегал по долинам в Калифорнии, пробегал через торговые ряды рынков Японии, по дорогам среди виноградников Греции. Я встретил стольких людей и побывал в стольких местах благодаря бегу. Я также думал о боли. Я думал о своих занятиях йогой, о том, как мой наставник Большой Билл, увидев, как я мучаюсь, сказал: «Ты за этим сюда и пришел!»