Эсфирь, а по-персидски - 'звезда' - [26]

Но все же Абихаил всякий раз забывал, что его племянник слушал эту историю с таким чувством, как будто бы тот Мардохей - это он сам, и теперь уже трудно было разобраться, что особенно сильно подействовало на ребенка то ли сходство в имени, то ли врожденная тяга к дальним странствиям и приключениям.

- Разумеется, ты шел пешком, - улыбнулся Абихаил. - И впереди всего каравана. А теперь пойдем спать, а то я уже совсем засыпаю и сейчас упаду носом в подсвечник...

- Погоди! Погоди ещё немного! - чуть не заплакал от разочарования Мардохей. - Ты же только начал и не дошел даже до середины! И не рассказал самое смешное, как все другие народы сильно пугались и хватались за мечи, завидев издалека такую огромную толпу незнакомых людей...

-...А потом видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и многие люди из каравана пляшут, ликуют и поют радостные песни... Все, а теперь мы будем спать, больше я тебе не скажу ни слова.

- Но ведь завтра ты мне снова расскажешь про дорогу? Скажи, дядя Абихаил, хоть когда-нибудь ты мне расскажешь эту историю до самого-самого конца?

- А? Да, да, да, расскажу. Ой-ой, как же мне сегодня в огороде ухо, и сейчас словно кто-то тычет в него раскаленной палкой.

Пока Абихаил возился с больным ухом, закапывая в него льняное масло, Мардохей уже заснул.

"Только дети умеют засыпать так быстро, успокоенные и согретые дыхание Божим, - подумал Абихаил. - Дети и святые".

Он и сегодня нарочно не стал рассказывать, чем закончился великий переход, чтобы в воображении Мардохея этот путь все ещё продолжался, и он видел впереди - дорогу, одну только бесконечную, пыльную дорогу...

Абихаил знал, что вместо сказочной страны, где "течет молоко и мед", преселенцы, многие из которых представляли Иерусалим лишь по рассказам стариков и прекрасным псалмам, увидели сплошные руины. Здесь давно не было никакого города, а лишь возвышался пустой холм, по грудам камней на котором можно было приблизительно догадаться, на каком месте прежде стоял храм, а где возвышался царский дворец.

Вокруг холма не было ни стен, ни ворот, ни хоть какого-нибудь укрытия от врагов, а с его вершины на всем обозримом пространстве не замечалось плодородных пашней, виноградников или садов. Десятки лет никто не возделывал эти земли, десятки лет здесь никто ничего не строил, а те из иудеев, кому в свое время чудом удалось избежать плена, жили в постройках, больше напоминающих шалаши, и в лучшем случае разводили овец и коз.

В самом Иерусалиме со времен войны не осталось ни одного целого дома: нужно было все начинать заново, с первого обожженного кирпича, так как на земле предков ничего не осталось, кроме самой земли. И тогда переселенцы перстали петь песни и ликовать, поняв, что Господь приготовил им не награду, а новые испытания, неизмеримо большие, чем выдались во время многодневного похода.

И сказал Бог устами первосвященника: пока есть земля - подножие Его, то будут на этой земле пребывать избранники Ягве, которых Он нарочно снова собрал в одно место от востока, от севера и от моря, чтобы в очередной раз проверить крепость человеческого духа...

Абихаил почувствовал, что глаза его увлажнились.

Мардохей уже давно спал, и, скорее всего, снова видел во сне дорогу. А он, Абихаил, из-за своей слабости и многочисленных телесных хворей, так и не добрался до горы Сионской, послушался чересчур разумных братьев. Конечно, они правы, что в любом месте можно молиться Господу, и Он отовсюду слышит призывы от чистого сердца. К тому же, многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе кое-что и из домов Аминадава, Иаира и Абихаила. Зная такое положение, нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так... Но что-то все равно не так.

Абихаил вздохнул и погасил свечу.

"Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовым наступило время для мирного сна", - с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.

Абихаил ещё хотел бы поразмыслить бы о чем-нибудь приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от постоянных нарывов в ушах, и все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, как бывало в годы его юности.

"Мы - рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш", - последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся на больное ухо и почти что заснул. - Потому что все равно каждый из нас для него..."

3.

...лучше десяти сыновей.

"Я один тебе лучше десяти сыновей", - так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая её утешить.

Абихаил вообще от природы был человеком незлобливым, и многие любили его в селении, где он жил, потому что не всякий давал взаймы столько ниток и тканей, а самым бедным нередко даже вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.

По праздникам Абихаил обычно вместе с женой приезжал в город к братьям, а иногда они сами являлись в селение на берегу реки, и привозили в своих повозках новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала, в основном, Анна - причем, делала это с охотой и даже с радостью.