Есенин. Путь и беспутье - [8]
Соображение второе. Переводя с ученого на читательский язык сделанные профессионалами заключения, Маслов цитирует слова одного из коллег, заметившего при работе с современной увеличительной техникой, что рельеф смертной петли имеет комбинированный характер. Передние две трети – отпечаток веревки, а задняя треть – полоса, достаточно широкая, с четкими контурами. Похоже, мол, что петля изготовлена из веревки, к которой привязана какая-то тесьма или ремень, достаточно широкий. Цитирует, но толкований этому факту не дает. А они есть. Привезенные из Америки (в августе 1923 года) чемоданы Есенин оставил в квартире Мариенгофа, а когда спустя месяц пришел за вещами, обнаружил, что на самом большом не столько чемодане, сколько сундуке для хранения верхней одежды кто-то то ли срезал, то ли отстегнул часть кожаного ремня. Этим ремнем (при использовании дорожного сундука в качестве огромного чемодана) его затягивали, на случай если запоры (замки) не выдержат перегрузок и перемещений. В тот день С. А., по свидетельству Мариенгофа, и заменил недостающую часть ремней обыкновенной веревкой. В такой неэлегантной упаковке американский сундук и прибыл в «Англетер». Из этой комбинации (веревка плюс остатки ремня), судя по данным экспертизы 1991–1993 годов, поэт и смастерил смертную петлю.
На этот дорожный сундук хочу обратить особое внимание. Возможно, я ошибаюсь, но в нем, на мой взгляд, может отыскаться ответ на смущавший даже противников сенсационной версии вопрос: какой же предмет гостиничной меблировки должен был оттолкнуть самоубийцу, чтобы его «ноги были от пола около 1,5 метра».
П. Н. Лукницкий, автор знаменитых «Встреч с Анной Ахматовой», сообщает (запись сделана вечером 28 декабря со слов М. Фромана, рабочего секретаря Ленинградского отделения Всероссийского союза поэтов), что это была какая-то табуретка: «В 6 часов по телефону от Фромана я узнал, что сегодня ночью повесился С. Есенин, и обстоятельства таковы: вчера Эрлих, перед тем как прийти к Фроману, был у Есенина в гостинице “Angleterre”, где остановился С. Есенин, приехав сюда в сочельник, чтобы снять квартиру и остаться здесь уже совсем. Ничего необычного Эрлих не заметил – и вчера у Фромана мы даже рассказывали анекдоты о Есенине. Эрлих ночевал у Фромана, а сегодня утром пошел опять к Есенину. Долго стучал и наконец пошел за коридорным. Открыли запасным ключом дверь и увидели Есенина висящим на трубе парового отопления. Он был уже холодным. Лицо его обожжено трубой (отталкивая табуретку, он повис лицом к стене и прижался носом к трубе)» [19] .
Между тем в протоколе, составленном участковым надзирателем, упомянута не табуретка, а опрокинутая тумба: «…около места, где обнаружен был повесившийся, лежала опрокинутая тумба, а канделябр, стоящий на ней, лежал на полу…» [20]
Казалось бы, ничего загадочного: тумба так тумба. Но это не так. На фотографии, сделанной, уточняю, некоторое время спустя, канделябр есть, а тумбы нет. Опрокинутой тумбы не заметил и давний приятель Есенина поэт Вс. Рождественский, прибежавший в «Англетер» чуть раньше фотографа; зато он обратил внимание на распахнутый огромный чемодан, из которого клубком глянцевитых переливающихся змей вылезали модные заграничные галстуки.
Чем объясняется столь странная нестыковка? Маслов и на эту загадку разгадки не предлагает, хотя и она почти разгадывается, если вчитаться в письмо Т. С. Есениной (от 18.01.1984), адресованное Т. П. Флор-Есениной, где дочь поэта описывает доставшиеся по наследству отцовские чемоданы, те, что были с С. А. в «Англетере»: «Весной 1926 года суд определил наследников Есенина (…) Из этого решения вытекало как наследование авторского права, так и наследование имущества (…) Сундук и еще два-три чемодана – это и была наша доля наследства. К этим вещам Зинаида Николаевна годами была не в силах прикоснуться, их прятали так, чтобы они не попадались ей на глаза. Увидала я их только в 1928 году при переезде на Брюсовский, где их тут же подняли на антресоли. Их спустили вниз и раскрыли только в 1933 году. Это были носильные вещи – костюмы, белье, обувь и т. д., бумаги занимали ничтожно мало места (…) Домашние с интересом рассматривали сундук. Это был дорожный гардероб – слева вешалки, справа ящики. Его ставили вертикально. Как гардеробчик он стоял у меня в комнате и в Москве, и на даче, где я жила два года перед войной» [21] .
Высота таких гардеробчиков никак не могла быть намного меньше полутора метров, иначе дорогие костюмы не выдержали бы долгой дороги, а значит, достаточной для того, чтобы С. А. сумел, взобравшись на дорожный сундук с письменного стола, закрепить под самым потолком роковую удавку. Разумеется, при условии, что высота номера была стандартной, то есть около 3,5 м, что также ставилось под сомнение. В некоторых публикациях потолки вырастали аж до дворцовой пятиметровой высоты, чего конечно же не было. И даже быть не могло. В отличие от «Европейской» и даже «Астории», «Англетер» был гостиницей «эконом-класса». В конце пятидесятых, приехав в Питер с командировочным удостоверением от журнала «Советский воин», я прожила здесь несколько дней, в том самом, кстати, есенинском номере, и прекрасно помню, что его кубатура была для Ленинграда самой что ни на есть обыкновенной. Точно такой, как в квартире моей тетки на Охте. Подтвердить этот факт наверняка могли бы многие очевидцы, но Маслову нужны были другие, неоспоримые доказательства. И он их нашел! Оказалось, что в питерском киноархиве каким-то чудом сохранился документальный фильм, снятый некогда в «Англетере».
