Эротический и эротизированный перенос - [54]

Что же Фрейд рассматривает в качестве главной перспективы? Это точка зрения одного человека. Хотя он, до некоторой степени двусмысленно, рассматривает такое испытание как лишь один из "осложняющих мотивов", он говорит, что находится в оппозиции Альфреду Адлеру, который, согласно утверждению Фрейда, принимает эти "надстройки... за сущность всего процесса" (163; курсив мой).

Опасность ограничиться формулировками одного человека заключается в том, что они могут быть поняты как означающие автоматическое повторение. Отсюда легко можно постулировать мистическую овеществленную силу, названную "навязчивым повторением". Что повторяет пациент(ка)? Инстинктивные желания? Такой ответ мог быть истолкован как исключительно в перспективе одного человека. Возможно, две этих перспективы могут сочетаться без занятия позиции по спорному вопросу природы инстинктивного влечения, если мы скажем, что пациент(ка) повторяет паттерны межличностных взаимоотношений, которым он научился, потому что в природе человеческой психики поступать подобным образом.

Я могу отметить, что как Фрейд, так и Вейсс со своими коллегами, проглядели здесь возможность того, что хотя пациент(ка) может получить частичное облегчение, обнаружив неуязвимость аналитика, он также может быть смущен и испуган этим фактом, противоречащим его фиксированной точке зрения относительно того, каковы люди. Короче говоря, пациент(ка) скорее находится в состоянии конфликта, чем имеет единый план, как, по-видимому, считает Вейсс со своими сотрудниками. Я также отмечаю, что их концепция взаимоотношений врача и пациентки в терминах плана пациентки — лишь ограниченный аспект перспективы двух людей. В качестве добавочного свидетельства я привожу их мнение, что аналитику следует быть "нейтральным" и он может это, тогда как то, что я имею в виду под перспективой двух людей, заключается в том, что аналитик неизбежно является соучастником в аналитической ситуации. Как определять нейтральность — еще один сложный вопрос, в который я не буду здесь вдаваться.

Главный вопрос, на рассмотрении которого я сосредоточил внимание в данной главе — это дихотомия одного человека/двух людей, но замечательное эссе Фрейда вводит, хотя и лишь мимоходом, намного больше решающих моментов по поводу аналитической техники. Например, я имею в виду акцентирование на центральном положении правды в психоанализе и замечания о контрпереносе. Фрейд рассматривает аналитика как человека, которому приходится сражаться не только против внешнего мира и своей пациентки, но также "с самим собой против сил, старающихся свести его с аналитического уровня" (170) — опять вывод о том, что открытая сексуальность находится на более низком уровне. Фрейд также дает нам важный намек на то, что он подразумевает под свободой: "то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность — в систематическом смысле — [он уже мыслит на языке структурной теории] отличается от бессознательной" (170).

Как он будет повторять в написанном в последний период жизни "Конечном и бесконечном анализе" (1937), аналитик "знает, что работает с самым взрывчатым материалом" (170). Фрейд пишет об "опасности этой терапевтической методики" (170). Почему же тогда, по крайней мере, некоторые из нас столь наслаждаются этой невозможной профессией — или является ли это одной из причин этого, по крайней мере для некоторых из нас?

Секс и любовь

Я также намекал на взаимосвязь между сексом и любовью. Я рассматривал возможность озаглавить данное эссе: "Что лее это за вещь, называемая любовью?", которую я буду определять для зарубежных или более молодых читателей как заглавие популярной песни Коула Портера. Написано ли эссе Фрейда по поводу секса или любви? Слово любовь встречается в тексте намного чаще слова секс. С одной стороны, имеют место уже отмеченные мной указания на точку зрения Фрейда, что любовь — дериват секса. Я также ссылался на то, что, по его словам, является "существенно важным относительно влюбленности"; "она в высокой степени не принимает во внимание реальности... менее умна, меньше задумывается над последствиями, ослепленнее в оценке любимого человека" (168-169).

Но есть намеки на иную точку зрения относительно любви в аргументах, которые, по его мнению, могут быть использованы для уменьшения любви в переносе: "Действительная влюбленность сделала бы пациентку уступчивой, повысила бы ее готовность разрешить проблемы ее случая только потому, что этого требует любимый человек" (167). Поэтому подлинная любовь включает в себя принятие во внимание желаний любимого человека. Это выглядит как шаг вперед к более зрелому представлению о любви. Но не можем ли мы продвинуться еще дальше? Должна ли любовь включать в себя уступчивость? Фрейд действительно был андроцентрическим в одной из своих многих граней. Где же лежит не вызывающий возражений негативный перенос? Как быть относительно взаимности? Даже в асимметрической аналитической ситуации? Не приходится ли нам проводить более резкое отличие между душевным в противовес физическому удовлетворению? Неужели же всему миру известна широкая пропасть между сексом и любовью за исключением "немногих чудаков-фанатиков" психоаналитиков? Конечно, Фрейд знал о таком отличии. Почему же в таком случае "психосексуальность"?