Эротический и эротизированный перенос - [20]

С одной стороны, Ференци был ревностным защитником принципа воздержания в своей "активной технике", а с другой — в проводимых им экспериментах по ослаблению напряженности он выступал в защиту потакания пациенту, доходя даже до обмена физическими ласками, характерными для взаимоотношений матери с ребенком. "Поэтому мы должны признать, что психоанализ использует два противоположных метода: он порождает возрастание напряжения из-за навязываемой им фрустрации и релаксацию вследствие той свободы, которую он позволяет" (Ференци, 1930, 115).

Предупреждение Фрейда, направленное против вырождения психоанализа, стало всем известно после публикации Джонсом (1962) решающе важного письма Фрейда Ференци от 13 декабря 1931 года: "А бог-отец Ференци, наблюдая живую сцену, вдохновителем которой он явился, возможно, скажет себе: "Не стоило ли мне остановиться в моей технике материнской аффектации перед поцелуем?"[30]. Есть все основания полагать, что та furor sanandi (страсть к исцелению людей), о которой упоминает Фрейд в конце своего эссе о любви в переносе, также относилась к "страстной потребности помогать и исцелять", присущей Ференци (Грубрич-Симитис, 1980, 273). "Утвердительное присутствие" аналитика, подчеркиваемое Лочем (1991), несомненно, может рассматриваться как законный эквивалент "материнской аффектации" Ференци.

Приложение Б. Эротизированный перенос

Описание эротизированного переноса как особой формы переноса, крайне близкой "любовному переносу" Фрейда, восходит к неопубликованному комментарию Лайонеля Блицстена, которое цитирует Е.Раппапорт (1956): "Блицстен отмечал, что в ситуации переноса аналитик воспринимается, как если бы он был родителем, тогда как в эротизации переноса он действительно является родителем. Пациент даже не допускает "как если бы"." В статье 1959 года Раппапорт приводит идею Блицстена о неблагоприятном прогностическом значении незамаскированного появления аналитика в первом сновидении пациента (что указывает на неспособность пациента проводить отличие между аналитиком и значимым лицом прошлого) и эротизацией переноса с присущим ей эксцессом эротических компонентов в качестве выражения не способности к любви, а скорее чрезмерной потребности быть любимым. По мнению Раппапорта, такая эротизация переноса означает тяжелое расстройство чувства реальности и является признаком серьезного заболевания, в особенности фантазии всемогущества. Уже на конгрессе в Люцерне в 1934 году Грета Бибринг сообщала о пациенте, который отреагировал "переносные отношения во всех их аспектах. Он страстно требовал от меня посадить его к себе на колени, придерживая руками, и кормить, так как его мать, злобная женщина, никогда этого не делала. Он хотел ударить меня, осыпал ругательствами свою мать, а также меня и иначе не обращался ко мне, как с фамильярным "ты" — все это под аккомпанемент тяжелых приступов тревоги и потения и с такими сильными эмоциями, что он цеплялся руками за диван, чтобы избежать приведения своих импульсов в действие" (Бибринг-Лехнер, 1935). Нунберг (1951) приписывал поведение пациентки, пытавшейся его перевоспитать и превратить в своего отца, нереализованной готовности к переносу и тщетности ее усилий установить "рабочий перенос".

В исчерпывающем обзоре Блюм (1973) подчеркивал, что предрасположенность к эротизации переноса как разновидности переноса облегчалась вследствие многих факторов: нарушенных эго-функций (часто, но не неизменно), совращений в детстве, которые действительно имели место, но которые взрослым не удалось подтвердить, соблазняющего стиля защиты, слияния переноса и реальности, важного значения нарциссической и доэдиповой патологии с эдипальным фасадом, частоте чувства "исключительности" во фрейдовском смысле этого слова. Однако он допускает, что эротизированный перенос может быть частью анализируемого невроза переноса и может представлять собой искаженную попытку овладеть травмой посредством активного повторения. Блюм в конечном счете несомненно заключает, что эротизированный перенос может быть закреплен в неадекватном (например, садистическом) контрпереносе, даже если он не порождается таким контрнереносом.

Гительсон (1952), говоря об особой чувствительности к ограничениям, связанным с воздержанием, недвусмысленно указывает на угрозу, которую аналитик может нести для пациента под личиной позитивно принимаемого контрпереноса. Это справедливо, например, если аналитик реагирует на пациента как человек, вносящий в аналитическую ситуацию нечто такое, что для пациента означает повторение старых взаимоотношений — самое главное, в негативных отношениях, — на что указывает раннее незамаскированное появление аналитика в сновидении пациента.

Нейрат (1976) не следует американскому примеру описания такого переноса как эротизированного, а вместо этого классифицирует его как "прямой перенос". Он считает невозможным приравнивать тех анализантов, которые даже на первых сессиях просят чего-либо поесть, требуют прямого сексуального удовлетворения, хотят книг из библиотеки аналитика, немедленно просят аналитика доверить им его детей — короче говоря, хотят, чтобы аналитик здесь и сейчас проявлял самые осязаемые доказательства своей уникальной и несравненной любви, — к второй категории пациентов, к тем, кто после долгого процесса анализа предъявляют те же самые требования, но с элементом виртуальности. Согласно Нейрату, такие случаи являются пробным камнем для анализируемости пограничных пациентов и неврозов характера. Техническая сторона психоаналитической работы с так называемым пограничным пациентом с очень деформированной любовью в переносе убедительно представлена Фонаги (1991) как "эволюционная помощь", подразумевающая активную вовлеченность аналитика в психические процессы пациента с целью реактивации заторможенных — не слаборазвитых — функций, основывающихся на способности учитывать как собственные психические состояния, так и психические состояния других людей.