Эрос - [88]

Следующая запись:

Эта фраза заставляет меня окончательно отречься от методов вооруженной борьбы – несмотря на то, что я еще способна сражаться, как зверь. Одно это высказывание перечеркивает весь смысл террора.

Дело принимает серьезный оборот. История болезни Инге-Софи предусмотрительно изъята из архивов, но и без того ясно, что женщина находится на волосок от смерти. Приступ острой сердечно-сосудистой недостаточности. Женщину находят совершенно случайно и срочно доставляют в больницу. Искусственное дыхание, вовремя сделанное майором Шультце, спасает Инге-Софи жизнь.

За четыре недели, проведенные в больнице, ее организм справляется с аллергией, однако появляются симптомы онемения конечностей. Правда, это делает еще более правдоподобной легенду о досрочном выходе на пенсию «в связи с нарушением моторики движений».

Лечащий врач настоятельно просит ее усиленно питаться. Инге-Софи уже сорок семь, а весит она пятьдесят два килограмма. Ей необходимо получать больше витаминов, есть больше мяса и обязательно прибавить в весе.

– И, прошу вас, осторожнее с успокаивающими препаратами любых разновидностей! Не пейте снотворного, а у зубного врача отказывайтесь от обезболивания. Даже если придется немножко потерпеть.

Это при том, что зубные врачи в ГДР очень редко предлагают сделать обезболивание.

В итоге Инге-Софи мучают новые депрессии. Она чувствует себя старухой, которую использовали и выбросили на свалку. Никому, никому она не нужна.

Уже с конца лета майор Шультце пытается выбить у своего начальника разрешение на работу для Инге-Софи, которая снова начала пить, хотя и довольно умеренно. Ее дневная доза спиртного практически не превышает 0,7-литровой бутылки «Серого монаха» – сладенького белого вина. Наблюдение за ней становится менее интенсивным. Квартиру обыскивают теперь изредка, и скорее лишь для того, чтобы придать наблюдаемой ощущение, что ее персона все еще имеет какую-то значимость. Майор Шультце желает своей подопечной только добра.

Зимой 1977/78 года Инге-Софи приступает к работе в музее имени Георгия Димитрова. Музей располагается в здании бывшего имперского верховного суда, которое временно предоставлено для хранения предметов искусства, находящихся на балансе управления культуры Лейпцига. Инге носит теперь очень короткую стрижку, а вот поправиться ей так и не удалось. Рабочая смена начинается в девять часов вечера, а заканчивается в шесть утра. Нести службу полагается четыре раза в неделю. На такой работе обычно сидят дедушки-пенсионеры, и по большому счету без этой штатной единицы прекрасно можно обойтись. Ведь кому придет в голову идея проникнуть сюда под покровом темноты и похитить картины? И даже если допустить, что среди ночи вдруг выключится отопление или останется открытым окно – вред картинам будет весьма небольшой. Инге-Софи тоскует по коллективу, мечтает общаться с людьми, но ей предельно ясно сказано, что если уж она так хочет работать, то пусть примет имеющееся предложение и успокоится. Ее доход вырастает до восьмиста марок в месяц, и это совсем неплохо за столь примитивную должность.

Вахтер на входе, древний старец, вводит Инге-Софи в курс ее новой работы. Раньше это место занимал он сам. С гордостью демонстрируя ей громадные залы, он радостно бормочет:

– Лукас Кранах, Каспар Давид Фридрих, Рубенс, Франс Халс, Тинторетто. Все, что душе угодно! Более двух тысяч полотен! Восемьсот скульптур, пятьдесят пять тысяч рисунков и графических изображений!

А еще в ее распоряжении маленький столик в кабинке у входа. С настольной лампой, телефоном и подшивкой архивных документов.

– Берите с собой что-нибудь почитать, да побольше! Должность просто чудесная, настоящая синекура. Можно сказать, совершенно нечего делать.

Эти слова нисколько не радуют Инге-Софи.

– Два раза за ночь делаете обход. Собственно, и одного вполне хватает. У нас еще ни разу ничего не случалось. Вечером надо расставлять мышеловки, а утром убирать.

Он показывает журнал дежурства.

– Не думайте, что вы тут для охраны. Для этого есть специальные люди – здание охраняется снаружи. Ваше дело – сидеть и присматривать за порядком. Ну температуру проверите. Вот, в общем-то, и все. Утром пишете в журнале, вот тут: «Дежурство прошло без происшествий». Глядишь, и ночь прошла. Но уж если, конечно, что-нибудь происходит, тогда пишете совсем другое. Правда, за семь лет, что я тут работаю, случилось всего два происшествия. Лопнула лампочка и протекла труба в туалете.

– В здании я буду совершенно одна?

– Ну да. А что, боишься? Курить нельзя. Это вредно для картин. Если совсем невтерпеж, тогда кури у выхода или в туалете.

Он передает ключи от выхода и от кабинетов сотрудников. Указывает на телефон:

– Только местные звонки, естественно. Причем каждый звонок нужно заносить в протокол с обоснованием. Ноль не набирается. В шесть утра приходит уборщица, потом заступает дневной вахтер. Есть вопросы?

Выполнять подобные обязанности кажется Инге-Софи верхом идиотизма. Однако, успокаивает она себя, все-таки не нужно опускать руки. Ее песенка еще не спета. Она постарается завоевать доверие сурового начальства и когда-нибудь ей доверят более ответственную работу. Майор Шультце уже давно стала для нее кем-то вроде подруги, она, что ни говори, человек: не свирепствует, не строит козней и с ней всегда можно договориться. Надежда умирает последней!