Ермолка под тюрбаном - [22]

12

До встречи с Меламидами в Стамбуле я заехал в Батуми (где я по случаю был членом жюри на кинофестивале экспериментального кино). На пограничном контроле с Турцией в очереди стояли толпы с огромными чемоданами — безвизовый режим между Турцией и Грузией создавал идеальные условия для мелких торговцев и мешочников. В этом была своеобразная традиция. В Турцию через мусульманскую часть Грузии, Аджарию, двигались беженцы и после Второй мировой войны — те, кто, как «коллаборационисты», опасались репрессий со стороны советской власти. Среди них были и крымские татары.

Во время моих прогулок по Стамбулу, спускаясь от Башни Галата по одному из крутых переулков к набережной, я увидел вывеску с названием ресторана Galata House. Вывеска красовалась перед входом в обычный квартирный подъезд. Рядом, как полагается в ресторанах, было вывешено меню, где указывалось, что кухня эта — русско-татарская, что в Стамбуле меня, естественно, заинтересовало. Я долго жал кнопку звонка, и дверь наконец открыли. Перед входом меня встретила пожилая пара. Ресторан был совершенно пуст. Более того, помещение было похоже на частную квартиру. Точнее, на отдельный квартирный дом в три этажа. Был и дворик. Там любезные владельцы этого помещения указали мне на надпись на крышке канализационного люка. Это была явно лондонская фирма. Пожилая пара не могла больше скрывать от меня свой семейный секрет. Выяснилось, что этот дом — помещение бывшей британской тюрьмы прошлого века при британском консульстве. Султан даровал британской короне право сажать в кутузку британских подданных, нарушивших закон в Стамбуле: это была своего рода исламская шаария (самоуправление) в стамбульском варианте для британцев. Тюрьма давно закрылась, и сообразительный стамбульский архитектор Мете вовремя купил это помещение, а выйдя на пенсию, вместе со своей супругой Назирой превратил бывшую тюрьму в домашний ресторан-клуб. Здесь любят собираться стамбульские архитекторы. Мне дали рюмку водки, а Назира уселась за обшарпанное пианино. Разложила старые ноты, не по возрасту лихо вдарила по клавишам и вдруг запела: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». То есть звучало это не так четко, но фонетически близко.

Назира, оказывается, транскрибировала русские слова, которые ей напевала ее мать. Мать Назиры услышала эту песню по советскому радио. Родители Назиры — татары из Крыма. Отец был врачом и оставался на своем посту во время оккупации. Когда гитлеровцы отступали, он разумно решил, что и ему надо держаться подальше от ГПУ. Так он в конечном счете и оказался в Стамбуле, где Назира и родилась. Любовь к России и ностальгические мотивы достались ей, так сказать, по наследству. Как и меню в ее ресторане. Тут у меня с Назирой и возник пельменный конфликт. Я заглянул в меню и попросил к водке пельмени. Пельмени принесли. Они оказались с творогом. Я сказал, что пельменей с творогом не бывает. Если с творогом, то это не русские пельмени, а украинские вареники. Или итальянские равиоли (в районе Галата селились и итальянцы). Видимо, родители Назиры, учившие ее кулинарному наследию России, спутали свою тюркскую традицию (манты) с украинским влиянием в Крыму (вареники). Однако Назира, несмотря на убедительность моей аргументации, осталась при своем мнении. Неизменным, я не сомневаюсь, осталось и ее меню с творожными пельменями. В Стамбуле, как и в этих творожных пельменях, узнаешь Россию с другой начинкой.

Конечно же, говоря о Турции, неизбежно возвращаешься в Россию (и к началу моего рассказа), к свидетельствам влияния Турции на Россию: и в двойственном отношении к Европе, и в традициях администрирования, и даже в одежде, в головных уборах. Российские кокошники и царские высоченные шапки с оторочкой — это, конечно же, вариант тюрбана с примесью татарщины. А если взглянуть на турецких теток в платках на завалинке в турецкой глуши, как тут не узнать наших деревенских бабусь? Мы валяемся на оттоманке, пьем напиток, чье китайское название мы делим с турками — чай, и плюем в потолок косточками вишни — тоже турецкое слово; и даже тюльпаны впервые стали выращивать в Турции (а не в Голландии), тюльпан — это национальный турецкий символ, откуда и пошла форма (и лингвистические корни) тюрбана. Даже железобетонный облик городских улиц пятидесятых-шестидесятых годов, подземных переходов и гигантских площадей Стамбула напоминает советскую застройку Москвы (Турция до сих пор главный экспортер цемента в мире).

Все это так. Но есть и другой Стамбул, избегающий всяких историографических параллелей, уходящий к самому себе по кривой, петляя, и возвращаясь, и снова петляя. Через лабиринт улочек я спустился от ресторана с творожными пельменями к набережной, в рабочий район со складами, лавками и магазинчиками, где продавались строительные материалы, инструменты и краска. Пахло масляной краской, как в годы моей учебы в художественной школе на Красной Пресне. Фасады красильных лавок были выкрашены собственной продукцией на продажу и выглядели как гигантские полотна американских абстрактных экспрессионистов. На набережной было простое кафе, где давали, конечно же, турецкий чай в маленьких стаканчиках, багрового цвета и портвейной крепости. Тут никто не спрашивал меня, кто мои предки и откуда я. В этот теплый октябрьский день после первых осенних дождей от земли и от травы под ногами исходил запах весны. По Золотому Рогу к Босфору, как белые облака в перевернутом небе, скользили парусники и пароходики — они выходили в Средиземное море, в другие страны, за границу.