Ермак - [37]

Кривая усмешка прошла по лицу Девлет-Гирея. В толпе приближенных Касим-паши он стоял на коленях и слышал все от слова до слова.

Паша поднялся и простер руки к небесам:

— О, я несчастный! Я прах под ногами моего повелителя хункера. Все свершилось по воле аллаха: чума и голод гонят нас отсюда! И нельзя новой рати идти к Итиль, пока не утихнет мор.

— Чума! — вскричал литовский посол Ягнус и вздрогнувшей рукой огладил русые усы. — То великая беда. Я не могу идти дальше!

Султанские гонцы переглянулись, глаза их трусливо забегали.

— Чума и голод! — покорно склонил голову Касим-паша. — Глядите, что стало с моими воинами! — он вспомнил золотистый паланкин, Нурдиду и еще печальнее закончил: — Черная смерть унесла у меня самое дорогое.

Гонцы не дослушали жалоб паши, быстро повернули коней и заторопились обратно. Ягнус пожал плечами и сказал туркам:

— Уйдем от мора! Подальше от этих мест!

Послы не уступали Касим-паше ни одного турсука с водой, ни одного мешка с фруктами и сыром. Гонцы неслись впереди, а за ними торопилась орда… Синие горы стали ближе, и вдруг перед изумленными беглецами распахнулась зеленая долина, а в ней пенилась и билась о камни речонка. Все бросились к воде. Припали к живительной струе и невольники. Жадно пил Семен Мальцов. Он запомнил все — и встречу на Белом озере, и побледневшее от вести лицо литовского посла Януса. Пленник окунул в струю голову, потом истертые ноги, и чувствовал, как жизнь снова вливается в его иссохшее тело. Ободряя себя, он думал: «Теперь добреду, теперь вырвусь из неволи!» Ни на одну минуту его не покидала мысль о свободе.

Не всем, однако, пришлось утолить жажду: из-за реки на резвых конях вымчали черкесы, они рубили турок, на сильных набрасывали арканы и уводили в горы. Касим-паша свернул вправо, и опять орда потащилась по солончаковой степи. Но и тут не было покоя: казачьи ватаги днем и ночью налетали на обессилевших турок. Они встречали врага в засаде, настигали врасплох на отдыхе, беспощадно убивали и забирали в плен.

Подошел октябрь. Внезапно задули холодные пронзительные ветры и стал падать сухой снег. Свершилось редкое в этих краях: под вечер в Диком Поле закурила, завыла метелица. Степные озерки и реченки затянулись хрупким тонким льдом, и истомленные толпы — остатки войска Касим-паши — замерзали на холоде, который неведом был на их родине. Вся степь покрывалась сверкающей пеленой, на которой быстро возникали, одна за другой, многочисленные темные точки — трупы коней и замерзших ордынцев.

Скоро Азов!

Опять потемнело. Сошли снега, подуло теплым ветром. Глаза Касим-паши оживились, он о чем-то беседовал с юрким ногайцем. К вечеру тот исчез, и никто не знал, что степняк помчался к атаману Бзыге…

На перепутье встретились казачьи ватаги атамана Бзыги и Ермака.

— Отпусти полонян и вернись в Качалинскую! — приказал атаман, блестя злыми глазами.

— Почему так? — еле сдерживаясь от гнева, спросил Ермак.

— Будет тебе ведомо, что поклялись мы азовцам в мире жить! — с важностью вымолвил Бзыга. — На всю осень и зиму порешили казаки держать покой и за зипунами не ходить!

— Ныне не о зипунах идет речь, а о русской земле! — резко ответил Ермак. — Какой мир, если Касим-паша да крымчаки ходили под Астрахань!

— Не твоего ума дело, замолчи! — схватился за саблю Бзыга, но казаки из его ватаги закричали:

— Погоди, не горячись, атаман! Мы со своими станичниками не согласны рубаться!

Бзыга побагровел, нелюдимо огляделся и повернул коня прочь. Все внутри его кипело: «И откуда только взялся этот беглый холоп? И как только я проглядел его? Видать, голова его по петле соскучилась!»

Касим-паша с головными сотнями своей орды вступил в Азов. Высокие дубовые ворота крепости, окованные медью, распахнулись и пропустили остатки турецкого войска. На причалах стояли каторги, и турки, не ожидая приказа, кинулись к судам. Они торопились убраться с негостеприимных берегов у Суражского моря. В мечтах они уже видели Стамбул…

Девлет-Гирей все еще кружил в степи. Чтобы досадить Касим-паше, он не щадил своих ордынцев, губя их тысячами в солончаковой пустыне. Мечтал хан захватить Ермака, особенно досаждавшего орде.

«Пошлю московскому царю Ивану Семена Мальцева да казака, и расскажут они, как помог я русским погубить турецкое войско. Поверит мне Русь, что турок обманул!»

Однако не Девлет-Гирею удалось захватить Ермака. Темной ночью в казачий стан пробрался юркий ногаец в лисьей шапке. Пряча в землю воровские глаза, он потайности сказал казаку:

— Тут в овражке совсем неподалеку от Азова остановился Девлет-Гирей с царевичами. И всего их десять конников. Если сейчас ехать, можно в полон взять!

Поверил Ермак вороватому ногайцу и, повязав мешковиной копыта коням, со своей станицей поспешил в балочку. Не доехал Ермак до намеченного места: внезапно со свистом взвился аркан, и не успел казак понять, что случилось, как его свалили с седла и скрутили руки. Ермак с досады заскрипел зубами. Слышал он, как звенели сабли, — казаки лихо отбивались от засады.

— Руби, братцы, погань!

— Замолчи! — крикнул на него ногаец и дубиной огрел казака по голове.

Помутнело в голове Ермака, ничего не узнал он больше. Не слышал, как его, бесчувственного, перекинули через седло и повезли его в Азов-крепость и за ним с ржавым скрипом закрылись тяжелые ворота.