Эридиана - [30]

— Все же интересно, — пробормотал Крупицын, — почему Чоро не поехал?

Досмамбет встрепенулся в Своем мешке:

— Йе, как не поехал?

— А вот так, — в голосе Николая зазвучали отголоски обиды. — Не поехал, и все.

— Ну, мало ли какие причины, — примирительно сказал Август. Николай по незнанию Мог наговорить такого, что осложнило бы ситуацию. — Человек пожилой, может, тяжело ему.

— Почему тяжело? — сердито заерзал Досмамбет. — Он другой молодой так гоняет, что молодой устанет раньше! Какая работа есть в колхозе — Все делает. Самый лучший охотник на наш район, а ты говоришь — тяжело!

— Значит мало попросили или побоялся, — вырвалось у Крупицына.

Досмамбет выкрикнул что-то гневное и сел, отпахнув мешок.

— Кто побоялся? — даже в скудном свете углей было видно, как он побагровел. — Чоро боялся?! Он разведчик был, столько медали есть, Три ордена, снайпер знаменитый: сто фашистов убил, ранен был! У него медведь дома видел? С один нож убил! Не боится — не хочет. Я бы знал — тоже не пошел! — Досмамбет замолчал, яростно посапывая.

Надо было как-то разрядить положение. Чего доброго, этот балбес еще откажется работать с ними… Но Николай опередил Августа.

— Ты извини, Досмамбет, — растерянно сказал он. — Я ведь не хотел никого обидеть. Мне просто странно было — будто я ему плохое предложил…

Помолчав, Досмамбет отрывисто спросил:

— Ты ему как сказал? Чего просил?

— Н-ну… сказал, что животные эти имеют для науки большую ценность, что мне надо самому их увидеть, а еще лучше поймать или подстрелить из специального ружья… — выпростав из мешка руки, он снял забытые очки и потер намятую переносицу. — Что тут обидного, не понимаю…

Проводник молчал.

— Слышишь, Досмамбет? — Август привстал. — Может, ему, как этому вашему… а, черт, не помню… охотнику из сказки, не всех животных убивать можно, а?…

Лежавший рядом Крупицын удивленно повернул голову.

Досмамбет подумал и неохотно ответил:

— Нет, такой нету животный здесь. Он вообще так просто не стреляет. Архар бьет, когда мясо нет. Медведь на него нападал. Волки стреляет, когда чабан говорит- волки много баран кушал. Барс ловил, для зообаза надо… Когда он с война ушел, свой ружье прицел снимал и ружье в немецкий река бросал, сказал — все, не буду больше люди стрелять. Четыре года назад, когда я в армию ушел, у нас три бандит горы убежал. Аксакал один раз стрелял в тот, у который автомат, — разбил, руку ему ранил. Два другой на аркан связал, свой конь положил и привез. Они в него стреляли много, он — семь патрон имел, все равно не стрелял! — Досмамбет крепко хлопнул по мешку и щелкнул языком. — Все милиционер удивлялся!

Помолчав, он сожалеюще-удивленно сказал:

— Чего не пошел? Э-э, не знаю… Такой человек… Ладно, смотреть будем.

Утром Досмамбет вскарабкался вверх по скале, долго что-то прикидывал и рассматривал с полки-уступа. Спустившись, он объявил, что идти еще часа четыре, так как вчера в темноте он спутал ориентир. Яков навьючили и караван тронулся.

На выходе из ущелья их накрыло лавиной.

* * *

Четвертый час он брел по плато без отдыха — боялся, что не сможет встать.

Идти было адски трудно, словно по рыхлому первопутку, а не по плотному фирну. Плыла голова, на вдохе смерзались ноздри, сердце колотилось о ребра. Еще на морене он разбил темные очки. С помощью ножа кое-как втиснул в оправу забытые в кармане зеленую и оранжевую бленды, примерил и фыркнул- стереокино… Без них было бы куда хуже, снежная слепота не шутит.

Он с тоской чувствовал, что воли идти хватит ненадолго. В мозгу то и дело вспыхивали болезненно-яркие, но несвязные, как плохая слайд-программа, обрывки воспоминаний.

Вот он карабкается, по бедра проваливаясь в снег, чтобы снять сверху, со склона, идущий впереди караван, и, добравшись, останавливается отдышаться. Мало-помалу сердце успокаивается, руки перестают дрожать. И когда он поднимает камеру, за спиной внезапно возникает странный гул и скрежет, а гора ощутимо вздрагивает под ногами… В следующее мгновение он уже бежит, — проваливаясь, размахивая камерой, нелепыми скачками бежит куда-то вбок, забыв обо всех правилах и о тех, кто остался там, внизу, и кто через несколько минут будет накрыт тоннами снега, льда и гранитных валунов…

Август злобно мотнул головой. Они все равно не успели бы уйти, и бессмысленно терзаться. Жизнь получила новую точку отсчета! Все бывшее до лавины словно бы не существовало. Боже, какая тут экспедиция! Выйти бы живому да не поморозиться при этом. А что до науки, то пардон — к нему на помощь она пока не торопится!..

Задохнувшись, он остановился и долго стоял, пошатываясь, втягивая сквозь подшлемник мерзлый воздух. Когда его перестало мутить, Август с трудом оттянул руку от кармана с едой и потащился дальше, механически переставляя ободранные унты.

Обходя по крутому склону небольшой контрфорс, он дважды скатывался вниз, и каждый раз вставал дольше, чем взбирался, но страшно было не это, а то, что за четыре часа он вышел только к плато Маркова…

Август глухо замычал, обхватив голову руками. Moщный купол изо льда, покрытого снегом, обрывающийся крутыми расщелинами, — вот что такое нижняя ступень ледника. Исполинской лестницей вырастает из купола вторая ступень — ледопад, основание которого размолото частыми обвалами. Тысячи ледяных глыб громоздятся там, отсвечивая зеленовато-голубыми скалами. Одному, без снаряжения одолеть этот веками намерзавший поток, гулко взрывающийся все новыми и новыми трещинами?… Пологое плато ледника смыкается с перевальной седловиной, а сразу за перевалом — поляна, где можно спуститься к аилу, дальше уже высокогорное шоссе…