Еретики - [4]

Только теперь то, что можно было обсуждать при свете газового фонаря, придется обсуждать в темноте.

2. О духе отрицания

Многое было сказано, и сказано справедливо, о нездоровье монахов, о неистовстве, которым часто сопровождаются видения отшельников и святых сестер. Но не будем забывать, что их вера в воображаемое в определенном смысле оказывается более здравой, чем наша современная рассудочная мораль. Более здравая она по той причине, что способна усматривать идею успеха или триумфа в безнадежной борьбе за этический идеал, что Стивенсон, со свойственной ему поразительной меткостью, назвал «проигранной битвой добродетели». С другой стороны, современная мораль с полной убежденностью может указывать лишь на ужасы, порождаемые нарушением закона; в одном у нее нет сомнений: в том, что это болезнь. Она видит только несовершенства. Совершенств для нее нет.

Но монах, размышляющий о Христе или Будде, держит в голове образ, воплощающий совершенное здоровье, нечто ясное и воздушно–чистое. Он может погружаться в созерцание этого идеального здоровья и счастья много глубже, чем следует (он перестает замечать отсутствие сущностей и превращается в фантазера или безумца), но ему по–прежнему видятся цельные и счастливые картины. Он может даже лишиться рассудка; но он лишится рассудка из–за любви к здравомыслию. Однако тот студент, который сегодня изучает мораль, оставаясь в здравом уме, не заражен также нездоровым трепетом перед недугом.

Анахорет, исступленно перекатывающий камни, исполняя обеты, в сущности более здоров, чем иной здравомыслящий господин в цилиндре, прогуливающийся по Чипсайду. Ибо многие искушены только в губительном познании зла. Я не пытаюсь сейчас утверждать, что святоше присущи иные преимущества, чем те, что и так очевидны: он может умерщвлять свою плоть, но мысли его будут опираться на огромную силу и радость, на силу, которая не имеет границ, и радость, которой нет конца. Есть, конечно, другие возражения, которые не без оснований можно выдвинуть против тезиса о влиянии богов и видений на наши нравы — будь то в келье или на улице. Но одно преимущество эзотерической морали неизбывно: она всегда более радостна. Молодого человека удерживают от порока беспрестанные мысли о недуге. Но также он может не поддаваться ему, постоянно думая о Деве Марии. Вопрос в том, какой способ разумнее, если не сказать — действеннее. Разумеется, не стоит спрашивать о том, какой из них более здравый.

Я вспоминаю памфлет одного деятельного и искреннего антиклерикала мистера Дж. У. Фута, где были слова, четко выражающие и разграничивающие эти два метода. Памфлет назывался «Пиво и Библия» и посвящался двум этим достойным явлениям, ставшим еще более достойными благодаря сходству, которое мистер Фут с суровостью старого пуританина готов назвать издевательским, хотя мне оно, признаюсь, кажется уместным и очаровательным. Этого труда нет у меня под рукой, но я помню, что мистер Фут презрительно развенчал все попытки справиться с проблемой пития с помощью религиозных обрядов и молитв и сказал, что изображение печени пьяницы скорее приведет к воздержанию, чем любая молитва или восхваление.

Мне представляется, что это выразительное заявление прекрасно передает неисправимую ущербность современной этики. В храме царит полумрак, люди преклоняют колена, громко звучат торжественные гимны. Но с алтаря, перед которым стоит коленопреклоненная толпа, исчезла идеальная плоть, тело и сущность совершенного человека; это по–прежнему плоть, но плоть, пораженная недугом. Нам предлагается обезображенная новозаветная печень пьяницы — ее–то мы и запомним.

Итак, большой недостаток современной этики — отсутствие наглядных картин непорочности и триумфа духа, ставшее обратной стороной настоящего неприятия, которое испытывают многие здравомыслящие люди к реалистической литературе девятнадцатого века. Если любой простой чело–иск скажет, что ужаснулся темам, которые обсуждаются у Ибсена или Мопассана, или откровенному языку, которым о них рассказывается, то этот простой человек лжет. Обычный разговор обычных людей в современном мире, независимо от их сословия или цеха, звучит так, как Золя и не снилось. Подобная манера изложения определенных тем не нова. Наоборот, новшеством, хотя уже отмирающим, можно нагнать викторианскую нарочитую щепетильность и немногословие.

Традиция называть лопату лопатой зародилась в нашей литературе очень рано и отошла слишком поздно. Но дело в том, что простого порядочного человека, как бы смутно он ни осознавал свои чувства, раздражает и даже отвращает не прямота современных литераторов. Что его действительно раздражает, и вполне справедливо, так это не присутствие чистого реализма, а отсутствие чистого идеализма. Сильное и искреннее религиозное чувство никогда не осуждало реализм; напротив, религия была реалистичной, правдиво–жестокой и называла вещи своими именами. В этом большая разница между некоторыми недавними явлениями нонконформизма и великим пуританством семнадцатого века. Главным в пуританах было пренебрежение приличиями. Для современных нонконформистских газет характерен отказ от тех же существительных и прилагательных, которыми пользовались основатели нонконформизма, высмеивая королей и королев. Но если религии главным образом вменяется в вину, что она открыто говорит о зле, то ее точно так же обвиняли и в том, что она говорит о добре.