Эра Броуна - [28]

Много лет прошло с тех пор. Вряд ли чем-нибудь теперь можно было шокировать Суву, мало что способно было восхитить его, но вот любопытство сохранилось. Возможно, оно окажется наиболее стойким человеческим качеством и умрет лишь вместе с последним хомо.

Оказалось, что все шимпанзе по какой-то необъяснимой причине едва ли не в одночасье катастрофически поглупели, растеряв не только черты сходства с человеком, но и самые обычные самосохранительные инстинкты высших приматов. Они перестали ходить на задних лапах – лишь бегали на четвереньках, утратили способность брать пищу передними конечностями, перестали общаться с помощью звуков И жестов – только выли и рычали. Матери охладели к своим детенышам. Распались семейные пары и группы – половые отношения стали совершенно беспорядочными. Пропало у шимпанзе и всякое понятие о личной гигиене.

Служители насильно кормили этих вновь испеченных идиотиков, те яростно кусались, рвались из рук, словно впервые в жизни видели человека. Боялись самой обычной пищи, особенный страх вызывали у них морковины или бананы. Приходилось сначала натереть их на терке или порезать, а потом уж впихивать в закрытый рот…

С гориллами все было иначе – с точностью до наоборот. Они вдруг повели себя ну совсем как люди: перестав искаться, чертили веточками на земле какие-то непонятные слова (но это были именно слова, как установил специально приглашенный лингвист), издавали звуки, крайне похожие на человеческую речь, весьма необычно жестикулировали, словно ведя научный диспут и явно оперируя некими абстрактными понятиями. Лингвист и психолог в этом пункте совершенно сошлись во мнениях (редкий случай!).

Около клетки с гориллами суетились ученые, устанавливая аппаратуру, и толпились зеваки. Никакие лечебные или санитарные меры тут были не нужны, разве что «яны» меньше внимания стали обращать на еду – до этого ли в споре?..

Сува простоял у обезьяньих клеток битый час, совершенно позабыв о рыночных событиях и вдоволь начесав затылок, а потом, утомившись, решил перед уходом из зоопарка зайти в террариум. Захотелось поглядеть на ядовитых змей. Возможно, в организме образовался дефицит яда, ведь кло-шар давненько не общался с особами противоположного пола.

Это было достойное завершение безумного московского дня: в террариуме непрерывно звучал оглушительный визг, из дверей выскакивали насмерть перепуганные посетители. Матери тащили за собой то упирающихся, то почти бесчувственных детишек, мужчины выносили потерявших сознание старушек и складировали их на близлежащих скамейках. Прохожие, которым передавалось общее состояние, тоже чувствовали себя не в своей тарелке и спешили убраться восвояси.

Кроме полицейского, Сува оказался единственным человеком, кто пошел против течения и очутился в коридоре террариума. Он даже не слышал предупреждений, что явно сглупил и зря рискует жизнью, его влекло словно кролика – в пасть удава. Да и вообще змей он боялся много меньше, чем некоторых людей…

Зрелище это было потрясающее: пол коридора покрывал двадцатисантиметровый слой змей всех видов, расцветок и калибров. Кто-то открыл вольеры, и теперь эта гремуче-гадючье-удавовая братия спешила выбраться на свободу. Змеи сплетались в огромные клубки, чем-то напоминающие демонстрационные модели сложных органических соединений, В самой гуще этого безобразия столбом застыл, вытянув руки вверх, молодой служитель. Его нога и туловище до самых подмышек были оплетены змеями. Парень был ни жив ни мертв, губы беззвучно шевелились – он не мог даже позвать на помощь. А змеи тем временем вовсе не пытались удавить его или, тем более, закусать насмерть. (Хватило бы и одного-единственного укуса…) Они ласково терлись о его грудь и спину жесткими головами, дотрагивались до его кожи раздвоенными языками, будто желали поцеловать. А он, бедняга, уже перестал и вздрагивать от их прикосновений, только трясся мелкой дрожью.

Полицейский не долго думая бахнул из пистолета в воздух, но это не возымело положительного эффекта. Когда дым рассеялся, оказалось, что не занятые в «скульптурных» композициях и равнодушные к служителю змеи направляются теперь в сторону двери – как раз к полицейскому и Суве. Клошар не стал испытывать судьбу и выскочил наружу. Теплое, ласковое солнце нескоро смогло отогреть его, и «гусиная кожа» не проходила до самого моста.

29

Из статьи Павла Орликова «Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!» в газете «Доброе утро»:

«Дети, вдруг совершенно разучившиеся говорить по-русски, – что может быть страшнее для отца и матери? Я не говорю: ваш ребенок вдруг совершенно разучится говорить по-русски, и я не говорю: мой ребенок… С нами, горячо любимые соотечественники, этого произойти не может в принципе. Потому что мы – россияне, выросшие в России, мы – ее дети и нам нечего скрывать. Чужое (и исконно присущее его произносителю) слово вдруг не вырвется у нас – ни под хмельком, ни во сне, в бреду или под пыткой. Не вырвется оно и из уст наших с вами детей. Это прерогатива скрытых инородцев, прерогатива шпионов и их единоутробных чад.

Наконец-то (о возрадуйся, госпожа контрразведка!) появилась идеальная возможность разоблачить десятилетиями создававшиеся в России шпионские сети Севера и Юга, Запада и Востока. Настало время очиститься, «раздав всем сестрам по серьгам…». И я вовсе не требую примерного наказания для выявленных таким образом шпионов и, тем паче, их казни, – пусть себе трудятся на ниве народного хозяйства, если, конечно, не решат немедленно покинуть пределы… Довольно того, что на их груди будет висеть табличка с соответствующей надписью, например: «Я – шпион ТАР» или «я – шпион Америки», которую снимать дозволяется только на время сна…»