Эпоха рыцарства в истории Англии - [226]

При этом они и их лидеры были очень близки к свержению своего правительства, гораздо ближе, чем крестьяне Франции, Фландрии и Италии. И сделали это потому, что их дело основывалось не на простом возмущении или безумной ненависти, но на определенных принципах справедливости, следуя которым, они могли освободить свой разум от классовых предрассудков, на принципах, с которыми были согласны все англичане. И хотя казалось, что они потерпели поражение и снова были ввергнуты в рабство, они на самом-то деле, как показало время, достигли своей цели. Когда, через неделю после встречи в Смитфилде, делегация крестьян дожидалась короля в Уолтеме, чтобы попросить о ратификации хартий, он ответил, что те обещания, которые были извергнуты из него силой, ничего не стоят. «Вы все еще вилланы, – сказал он им, – и будете ими всегда!» И он ошибался. Ибо в настоящий момент лорды и могли силой насаждать свои права; но они не могли этого делать постоянно. Старый миф об их непобедимости канул в прошлое. Дав крестьянам оружие Винчестерских Статутов и научив их им пользоваться на бранных полях Франции, они не ожидали, что крестьяне опробуют их на своих учителях и узнают их силу. Они больше не потерпят рабства.

Как экономическое средство получения прибыли с сельского хозяйства, крепостничество было обречено. С такой сердитой и мятежной рабочей силой и при отсутствии полиции, которая заставляла бы ее работать, оказалось, что невозможно, чтобы оно приносило доход. Сталкиваясь с растущей конкуренцией городов, лорд вынужден был идти на уступки, чтобы сохранить своих вилланов на земле. А когда население стало снова расти после первых волн Черной Смерти, процесс коммутирования ренты в денежные платежи возобновился, и наемный труд занял место рабства. В других местах лорды обнаружили, что нужно очень много работать для того, чтобы сохранить доход со своих владений, и они вынуждены были сдавать их в аренду более богатым и более работящим крестьянам. За полстолетия, прошедших после восстания, даже в тех деревнях центральных графств, где господствовала система открытых полей, арендное сельское хозяйство с наемным трудом стало нормой, а наследственное крепостное состояние утратило свое практическое значение. Это был только вопрос времени, перед тем как общее право со своей склонностью к свободе перевело вилланский надел в копигольд. Безземельные крепостные стали копигольдерами, владевшими, по праву копии из манориальных свитков, той же защитой в королевском суде и тем же правом владеть или распоряжаться своим наследственным владением как фригольдер.

* * *

Так же, как неприятие англичан подчинения силой – так часто продемонстрированное за прошедшее столетие – обратило персонифицированного монарха в короля в парламенте, лорд медленно переставал быть лордом манора. Он мог оставаться угнетателем, но оставаться безответственным за это он больше не мог. Со своим глубоко заложенным стремлением к принципу согласия и защиты и определению прав законом, это было не в природе англичан терпеть власть, не ограниченную законом. Именно этот урок юный суверен, чья храбрость спасла королевство, должен был заучить, если он хотел сохранить то, что спас. До известной степени настоящий успех Ричарда в обуздании революции своих наибеднейших подданных способствовал его собственному уничтожению. Впечатлительный мальчик, который изгнал анархию мистическим духом королевской власти, никогда не оправился от этого раннего отравляющего опыта и веры, порожденной в результате него, что как помазанник Божий он может навязать свою волю любому, кто сопротивляется ей. С редким терпением и политической прозорливостью лично борясь с могущественными лордами, окружавшими его трон, в течение десяти лет он полностью побил их их же оружием и сделался истинным господином своей страны, как никакой король до него. Ее законы и собственность подданных были – или так по крайней мере казалось – в его единоличном распоряжении. При этом спустя восемнадцать месяцев после его триумфа все это оказалось поверженным в прах.

Ни один английский король не имел такого великолепного наследия, какое имел Ричард. Сын и внук двух величайших героев своей эпохи, «высокий и прекрасный как еще один Авессалом», счастливо женатый и окруженным блестящим двором, он использовал частную армию и исключительное политическое искусство, чтобы уничтожить своих врагов. В его царствование процветало отечественное искусство и культура, которые предвосхитили искусство и культуру Бургундии XV века, и соперничали и даже могли превзойти современную им Италию. Йевель[501] был его архитектором, а Чосер – поэтом. При этом, несмотря на свои добродетели и способности, когда он заявлял, что законы существуют в его собственной голове, он делал ту же ошибку, что и аббат, который сказал своим сервам, что у них по закону ничего нет, кроме собственных потрохов. Именно потому что он не смог понять простой истины: кто бы ни претендовал в Англии на абсолютную власть, в конце концов будет отвергнут своим народом, он потерял все и был лишен трона парламентом своих собственных подданных. Подобно своему глупому прадеду– и тем, кто следовал за ним, – он обнаружил, что англичанами могут управлять только те, кто признает неприкосновенность их законов и вольностей и их право защищать их.