Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.) - [14]
Иные авторы как будто и не представляют себе реалии XVIII столетия, когда заявляют, что «самодержавная власть вызывала недовольство крестьян», а их господа всерьёз увлекались «идеями свобод и вольностей».[158] В итоге даже в специальных научных курсах проблема подменяется простым перечислением соответствующих эпизодов.[159] В литературе междисциплинарного типа ситуация схожая. В работах по истории государства и права и соответствующих словарях дворцовые перевороты или не упоминаются,[160] или объясняются недовольством «более широких слоёв правящего класса», в условиях которого «гвардия начинает диктовать свои условия (кондиции), которые вынуждены принимать монархи».[161]
Порой же анализ событий подменяется поверхностной публицистикой. В таких сочинениях послепетровская эпоха оценивается как безысходный «тупик» или трактуется в стиле романов середины позапрошлого века: «Бездушные люди, убогие времена, проматывающие ранее приобретённое», — а их авторы обличают злодеев-временщиков, чьим главным орудием была «чувственность».[162] В потоке статей и эссе с налётом сенсационности можно встретить и утверждения о пугачёвском восстании при… Елизавете или рассуждения о «колонизации России активными европейскими жуликами».[163] Подобные, мягко говоря, поверхностные оценки закрепляются в массовом сознании с помощью перепечаток дореволюционных исторических романов о «дворцовых тайнах»[164] или фильмов в стиле «русского вестерна» с патриотическим уклоном.[165] Лишь немногие публикации отличаются серьёзным подходом к источникам и обращением к новым документам.[166]
Как можно видеть, уход от обусловленных идеологией формулировок сменился появлением различных подходов к проблеме развития российского государства и общества послепетровской эпохи, что можно только приветствовать. Однако отсутствие специального исследования такого специфического института, служившего «регулятором» российского самодержавия, как «переворотство», приводит к терминологической неясности (когда, например, вступление на престол Екатерины I оценивается и как «избрание», и как «типичный военный переворот») и полярно противоположным оценкам — например, событий 1730 г.
Источники
Интерес к драматическим событиям дополнялся особым значением для правящего сословия любых перемен «наверху» сверхцентрализованной державы. Редкий из родов дворянской элиты XVIII–XIX вв. не испытал превратностей политического развития страны. Взлёты и падения целых фамилий, чередования милостей и опал прочно держались в памяти даже спустя несколько поколений; стоит вспомнить, как Пушкин прямо связывал свою судьбу с поведением деда, оставшегося верным Петру III во время переворота 1762 г.
Тайны придворной жизни неизбежно привлекали внимание современников и потомков. Но официальные манифесты о многом умалчивали и многое искажали; дворцовые интриги и суматоха ночных переворотов не способствовали созданию и хранению компрометирующих документов; написанные на склоне лет мемуары не всегда предполагали открытие истины, тем более что у их авторов ещё должна была сформироваться потребность размышлять над прошлым. Фигуры петровской эпохи — в основном люди действия, а не мысли; герои событий 1725 г. и последующих лет в подавляющем большинстве воспоминаний не оставили.
Документы, затрагивавшие престиж династии, тщательно охранялись в архивах. Порой некоторые факты оставались загадкой даже для самой власти: так, Павел I, вступив на престол, стал выяснять судьбу своего свергнутого и убитого в 1762 г. отца Петра III, предполагая, что он мог быть ещё жив; через сто лет правнук Павла Александр III столь же серьёзно расспрашивал историка Я. Л. Барскова, чьим всё-таки сыном был сам Павел.[167]
Отдельные факты, вероятно, так и не найдут на этих страницах убедительного объяснения: историку не всегда дано до конца постичь «дух времени» и характеры своих героев; некоторые подробности событий по-прежнему останутся неизвестными. Далеко не все документы о дворцовых тайнах дошли до нашего времени. Рукописи горели, терялись, редактировались, уничтожались или фальсифицировались заинтересованными лицами. Захватившая престол в 1741 г. Елизавета распорядилась изъять из государственных учреждений все дела с «известным титулом», то есть с упоминанием свергнутого императора-младенца Ивана Антоновича; имеются утраты в следственном деле канцлера А. П. Бестужева-Рюмина; идут споры о подлинности якобы уничтоженного письма А. Г. Орлова об убийстве Петра III; не обнаружены подлинник отречения того же Петра III и конституционный проект 1772 г., в составлении которого якобы участвовал наследник Павел Петрович.
Многие же события — и в XVIII, и даже в XX столетии — вообще не фиксировались документально. Они оставались в памяти очевидцев и участников в виде слухов, семейных преданий, легенд и анекдотов, в некоторой степени компенсировавших отсутствие подобной информации или её искажение в официальной истории. Историки дорого дали бы за возможность послушать, например, застольные «поверенные» разговоры Никиты Ивановича Панина в кругу друзей «о настоящей причине смерти блаженной памяти государя Петра Великого», последних днях Петра II, «революциях при Анне Иоанновне» или «некоторых придворных обстоятельствах» царствования Елизаветы.
