Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.) - [12]

В области освещения внешней политики данной эпохи можно назвать обобщающий труд из пятитомной «Истории внешней политики России», в котором сделан вывод о продолжении военных и дипломатических усилий России петровского царствования и в то же время о наличии известных колебаний внешнеполитического курса под влиянием борьбы дворянских группировок; правда, именно этот аспект не получил подробного раскрытия.[128] Монография П. П. Черкасова, основанная в значительной части на неопубликованных документах из Архива МИД Франции, освещает в том числе проблему влияния иностранной дипломатии на российскую внутреннюю и внешнюю политику.[129] К ней примыкает и ряд других работ, изучающих внешнюю политику России в послепетровское время.[130]

В обобщающих трудах, посвященных развитию политического строя России, этот период оценивается по-разному. А. Н. Медушевский причинами династических кризисов считает «неоднородность правящего слоя, противоречия внутри него, различие интересов и отсутствие единой политической программы», а также «особый способ организации власти и механизм принятия решений в рамках узкой дворцовой олигархии», хотя суть этого механизма не раскрывает и в целом полагает, что «за преобразованиями Петра следует консервативная политика его преемников».[131] В другой работе автор считает политической новацией усвоение «стереотипов европейской массовой культуры», в том числе появление фаворитизма как «негативного фактора в кризисных ситуациях», хотя и отмечает эволюцию этого института в сторону его укоренения в «местной социальной среде».[132]

Точка зрения Е. В. Анисимова, отражённая в коллективной монографии петербургских историков, более оптимистична, хотя и несколько противоречива. Автор убеждён, что «в целом нет оснований говорить о подрыве престижа самодержавия, упадке страны, кризисе в обществе и в экономике»; но в то же время пишет о «проявлениях серьёзного кризиса народного хозяйства после разорительной Северной войны» и «серьёзнейшем династическом кризисе». Главную причину «хрупкости» власти преемников Петра он находит в принципиальном «внутреннем пороке» российской государственности — отсутствии правовых механизмов, которые смогли бы обеспечить бесперебойное функционирование самодержавия в системе власти, но в то же время приводили к юридическому определению компетенции самодержца и тем самым неизбежно отнимали бы часть его власти. В то же время историк отмечает своеобразное разделение полномочий в системе исполнительной власти, имевшей три центра: высшие и центральные государственные учреждения (Сенат, Синод, коллегии); советы при особе государя; фавориты.[133]

М. А. Бойцов вывел «эпоху дворцовых переворотов» за привычные хронологические рамки, доведя ее до 1825 г. В политической нестабильности автор видит неизбежную «плату за реформы» Петра, когда «изменения в политической культуре общества не поспевали за реформами; облик, стиль поведения и властвования верхушки новой, императорской России настолько не соответствовали прочно укоренившимся стереотипам массового сознания в отношении царя и его окружения, что породили глубокое отчуждение (не социальное — оно и так издавна было, а именно психологическое) подданных от петербургской власти». Бойцов поставил дворцовые перевороты в один ряд с самозванством в качестве проявлений одного типа политической культуры, в основе которого лежал «недостаток публично-правового начала в политической жизни России». Он выделил два типа переворотов: относительно «мирное» отстранение государя, регента, важнейшего сановника — и наступивший на рубеже 1730–1740-х гг. «классический для русской истории этап военного переворота», закономерности которого усматривал в «нарастании жестокости» и росте от раза к разу числа участников заговора.[134]

В работе А. Б. Каменского о реформах XVIII в. «эпоха дворцовых переворотов» была окончательно «вписана» в поступательное развитие России. Анализ законодательства привёл автора к убеждению, что внутренняя политика наследников Петра являлась не попыткой возвращения в прошлое, а прагматичной «корректировкой последствий реформ», завершившейся к концу 40-х гг.; только короткое царствование Петра III он рассматривает как разрыв или «отказ от преемственности».[135]

Автором этих строк ещё в статье 1995 г. была предпринята попытка выделить особенности российских дворцовых переворотов как своеобразного механизма разрешения противоречий в правящей верхушке и проследить закономерности развития этого явления, представлявшего, по нашему мнению, устойчивый компонент политической культуры в условиях самодержавия.[136] Проведенные исследования по проблеме и архивные находки нашли отражение в последующих опубликованных работах.[137]

Зарубежная историческая наука сравнительно мало интересовалась сюжетами «эпохи дворцовых переворотов»: они затрагивались прежде всего в биографических работах о российских государях или государственных деятелях.[138] В обобщающих трудах эти события, как правило, трактовались с позиций дореволюционной консервативной историографии: речь шла о победе после смерти Петра «старорусской партии», желавшей вернуть Россию назад; о господстве и последующем свержении «иностранной власти»; о личном безрассудстве Петра III,