Энтузиаст - [11]

Что можно было еще предпринять в этом смысле? Несколько отделений было послано в дозор. Не сказать, чтоб это вызывало чувство тревоги: о греках теперь никто и не вспоминал, единственными подлинными врагами стали голод и холод, единственной и подлинной борьбой стала борьба против долгой и страшной ночи, которая только началась. И все же то обстоятельство, что несколько отделений было выслано вперед, вынуждало всех остальных к настороженности — солдаты, заслышав шум шагов или чей-либо голос, опасались, что теперь пришел черед их отделения. И это не позволяло им распускаться.

Отступление началось неожиданно, как всегда бывает на войне. Был ли приказ об отходе? Если командир взвода спрашивал об этом своего соседа, тот отвечал ему, что приказа не было, но тем не менее взвод отступал. Словом, началось отступление. Офицеры приказывали солдатам держаться ближе друг к другу, двигаться бесшумно и отдавали другие приказания в том же роде, тем самым своей властью подтверждая то, что уже свершалось. Отсюда не следует заключать, что произошло предательство и кто-либо сознательно не выполнил приказа, зная, что он его не выполняет. Весь батальон двинулся в обратном направлении, оттого что в обстановке, которая сложилась, перемещение любого отделения, по любой причине воспринималось всеми как приказ об отходе. Не следует также думать, что начавшееся отступление было принято с удовлетворением и облегчением. Солдат, хотя бы самый трусливый, покидая позицию, даже если ее все равно нельзя удержать, испытывает уныние и горечь. Отступление — это необходимость, горькая необходимость. Именно горькая необходимость заставила людей батальона Ф. подняться со своих грязных подстилок, построиться по отделениям и под покровом ночи — солдат за солдатом, рота за ротой — двинуться в сторону зиявшей, словно черная пропасть, долины, где слышен был отдаленный шум горного потока.

Спуск был крутым, почва неровной. Кустарник упорно цеплялся за полы шинелей, одежда рвалась, царапины покрывали колени и бедра. Ноги скользили по щебню дороги; чтоб не упасть, люди хватались руками за острые камни и ранили себе ладони. Под ноги тем, кто спустился пониже, катился щебень, сдвинутый с места шедшими вслед за ними. Солдаты напирали друг на друга перед любым препятствием, которое нельзя было обойти, — будь то небольшой отвесный спуск или ров; в ночном мраке все казалось пропастью, напоминало бездну. А по другую сторону препятствия цепочка солдат, напротив, растягивалась, дробилась, и тогда охваченные тревогой люди, позабыв об осторожности, бегом догоняли друг друга. Порой кто-нибудь, поддавшись панике, во всю мочь принимался кричать: «Стойте! Погодите! Где вы?» — забывая, что стоит противнику узнать об отходе, и тогда всем придет конец. Если еще не утративший до конца чувство ответственности офицер решал вмешаться, то его ругань звучала громче, чем голос позабывшего об осторожности солдата, которого он хотел заставить замолчать. Однако же, невзирая на полную бессмысленность каких-либо приказаний в этой обстановке, те офицеры, которые напоминали о себе, поступали правильно. Наличие власти создавало утешительное заблуждение, казалось еще существует какая-то дисциплина, порядок, цель. А в остальном мир каждого был ограничен теми усилиями, которые требовались, чтоб найти точку опоры для ноги и не потерять из виду ускользающую тень идущего впереди… Горечь, вызванная уходом с занятой позиции, теперь была позабыта, ее вытеснило трагическое ощущение полного разгрома.

Если дела в батальоне идут хорошо, если батальон отражает атаку или захватывает новую позицию, солдат убежден, что весь фронт держится, что весь фронт наступает. И наоборот. Вот почему солдатам батальона Ф. в эти минуты казалось, что отступает весь фронт, что война проиграна и теперь важно лишь одно — добраться до безопасного места.

Часа через два идущие впереди достигли усыпанной галькой отмели реки Осуми, задние добрались туда на час позже. Дойдя до отмели, солдаты подбирались к самому потоку, жадно и долго пили, отрываясь от воды лишь для того, чтобы уступить место вновь подошедшим, которые также стремились поскорей утолить жажду. В этом беспорядке перемешалось все. Солдат уже не думал о том, что должен быть там, где его взводный, его командир отделения, его товарищ. Напившись воды, солдат подходил к тем, кто стоял поближе, прижимался к первому встречному, дрожа от капель дождя и застывшего на холоде пота, надеясь согреться едва ощутимым теплом чужого тела. После марша солдат кидается на землю, едва наступает минута привала. Эти же стояли, сбившись в кучу, как стадо овец, почуявших опасность. Кто-нибудь спрашивал:

— Почему не переправляемся на тот берег? Где мост?

— Выше, — отвечал один.

— Нет, — говорил другой, — ниже.

— Ты плавать умеешь? — спрашивал третий.

— Я — нет.

— А я умею, но здесь такое течение…

То и дело передавали:

— Лейтенанта Галли срочно к капитану!

Или:

— Вестовые, где вестовые?..

В этих поисках все принимали усердное участие и раздражались, если кто-либо медлил с передачей сообщения. Людям казалось, что судьба их зависит от этих мелочей. Отчего же медлят с переправой? Где же наконец мост? Толпа металась из стороны в сторону, в действительности же топталась на месте.