Энси - Хозяин Времени - [20]

Тем из нас, кто не подпадает ни под одну из перечисленных категорий, приходится туго: мы вынуждены жить собственным умом, что увеличивает наши шансы попасть как в сливки общества, так и в дурку. Но, алло, — если не помучиться, ничего не получится, так ведь?

Значит, Кирстен нравятся бесхитростные парни. Проблема в том, что притвориться бесхитростным невозможно: как только ты попытаешься это сделать, то перестанешь быть бесхитростным. Вообще-то, сдается мне, бесхитростность сродни бестолковости. Например, когда порядочный человек настолько бестолков, что не догадывается о собственной порядочности — вот тогда про него можно сказать, что он бесхитростный.

Не знаю, каков я, но поскольку почти все время веду себя как полная бестолочь, то, пожалуй, она права, я бесхитростный.

— Ага... — протянул я. — И что мне теперь делать, как думаешь? — Я козырял своей бестолковостью, словно это невесть какое великое достоинство.

— Пригласи ее на свидание, — посоветовал Гуннар.

На этот раз я плеснул ядовитой жидкостью в собственную физиономию.

Мой вам совет: всячески избегайте попадания гербицида в глаза. Недаром инструкция рекомендует надевать защитную маску. Но разве ж я прислушиваюсь к инструкциям? Резь в глазах загнала совет Гуннара куда-то в дальний уголок моего сознания, и на некоторое время для меня мир перестал существовать.

Я проторчал в ванной с полчаса, промывая глаза, а Гуннар все это время забрасывал меня цитатами из великих мыслителей о целительной природе боли. К тому моменту, когда агония перешла в стадию тупого жжения в веках, я чувствовал себя так, будто только что очнулся после операции. Я шагнул из ванной, и кто бы вы думали в это мгновение вошел в дом? Сестра Гуннара.

— Энси! Привет! — Кажется, в тоне Кирстен звучало чуть больше воодушевления, чем ей того хотелось. Думаю, это хороший знак. Но тут она воззрилась на меня с недоумением:

— Ты... плакал?

— Что?... А-а... Нет, это гербицид.

Недоумение во взгляде Кирстен усилилось. Тогда я пояснил:

— Мы с Гуннаром занимаемся убийством растений.

Глаза девушки отразили весь спектр недоумения одновременно, и она, запинаясь, проговорила:

— Это у вас... хобби такое?

Я глубоко вдохнул, постарался упорядочить (насколько это было возможно) мечущиеся в панике мысли и попробовал изложить ей суть нашей задумки с «пыльным котлом», причем так, чтобы не выглядеть полным и окончательным идиотом. Должно быть, мне это удалось, потому что недоумение исчезло с лица девушки.

И тут из кухни донесся голос миссис Умляут:

— Энси, на ужин остаешься?

— Конечно остается, — проговорила Кирстен с лукавой усмешкой. — Как он сядет за руль с такими-то глазами!

— Вообще-то я... у меня еще нет прав...

Она игриво поддела меня локотком:

— Знаю. Просто прикалываюсь.

— Ага... понял.

До сих пор я как-то не задумывался над тем унизительным фактом, что Кирстен уже достаточно взрослая, чтобы водить машину, а я нет. Наверно, я покраснел как рак, потому что почувствовал, как запылали уши. Кирстен засмеялась, затем наклонилась ко мне и прошептала:

— Ты такой милый, когда смущаешься!

Отчего я зарделся еще больше и промямлил:

— Ну, поскольку в твоем присуствии я смущаюсь все время, то, должно быть, я уже невообразимый красавец.

Она опять засмеялась, а я вдруг сообразил, что выдал классную остроту. Вот уж никогда не думал, что можно очаровать кого-то при помощи стыда. Золотую звезду мне!

На ужин сегодня миссис Умляут приготовила жареную курицу — блюдо такое же не скандинавское, как и гамбургер. Правда, гарниром служила квашеная красная капуста, которая, как я подозреваю, имела явно нордическое происхождение, но была менее отталкивающей по сравнению с селедкой, перебродившей в козьем молоке.

Поначалу за столом сидели только мы четверо. Отец семейства, которого ожидала пустая тарелка, тоже присутствовал здесь, но незримо, словно дух святой.

Ужин у Умляутов в тот день оказался намного более мучительным, чем в мое первое посещение. Понимаете, тогда я отчаянно старался не свалять дурака, боясь, как бы этого не заметила Кирстен. Теперь же, зная, что она специально ко мне присматривается, я чувствовал себя хуже, чем на школьном спектакле в третьем классе. Тогда мне, одетому во все черное, надлежало вылезти из громадного бутафорского зуба и художественно воплотить поющую и танцующую зубную дырку. От волнения я забыл текст, а поскольку все утро Хови зудел мне в ухо знаменитую диснеевскую песенку «Этот мир так мал», ни для какой другой музыки места в моих мозгах не осталось. Ну и вот, вместо того чтобы, выскочив из зуба, молча застыть от ужаса, я пустился петь про мир смеха и слез. Пианист в конце концов махнул рукой и принялся подыгрывать. Закончив арию, я снискал аплодисменты публики, отчего мне окончательно поплохело. Я согнулся пополам, наблевал в рояль и сбежал со сцены. Рояль после этого всегда звучал фальшиво, как бы его ни настраивали, а меня никогда больше не просили петь в школьных спектаклях.

Вот примерно так же я чувствовал себя за ужином у Умляутов в тот вечер. И каким бы привлекательным ни находила Кирстен мое смущение, от ее симпатий, скорее всего, не осталось бы и следа, если бы я, перенервничав, вернул и курицу, и капусту обратно в тарелку.