Энси - Хозяин Времени - [2]

Тем временем розово-оранжевый оркестр уже почти прошел, и в отдалении замаячили гигантские парадные воздушные шары. Один из них представлял собой персонажа классического мультика «Енот — Жертва Аварии» — у него еще на спине отпечаток автомобильной шины. Но только мы собрались переключить телевизор обратно на футбол, как Айра заметил нечто неладное.

— Мне это только кажется, или Енот вышел на тропу войны?

Действительно — Жертва-Енот брыкался и метался из стороны в сторону, как Годзилла в Токио. И тут могучим порывом ветра с музыкантов срывает шапки, а Енот, видимо возжелав покинуть бренную землю, улетает в облака. У тех, кто его держал, хватило ума отпустить веревки, кроме трех болванов, которые решили пойти ко дну... то есть вознестись в небеса вместе с кораблем.

Парад становится куда интереснее, чем футбол.

Хови вздыхает:

— Я всегда говорил, что гелий — смертельно опасное вещество.

Камеры больше не следили за парадом — все они были нацелены на Енота, поднимающегося вертикально вдоль Эмпайр-стейт-билдинга. С воздушного шарика-переростка свешивались трое недотеп, болтаясь на веревках, словно циркачи-акробаты. Енот, похоже, намеревался унестись не иначе как на луну, потому что скакнул прямиком на самый верх Эмпайр-стейт и, напоровшись на шпиль, лопнул. Меньше чем за минуту шар полностью сдулся и покрыл вершину небоскреба резиновой енотовой шкурой, с которой по-прежнему свисали веревки с цеплявшимися за них не на жизнь, а на смерть бедолагами.

Я первым сорвался с места, заорав:

— Пошли!

Некоторые события в жизни лучше пережить лично, а не по телевизору.

Мы сели на подземку до Манхэттена. Обычно тут не протолкнешься, но сегодня, в День благодарения, поезда шли почти пустые, если не считать таких же любопытствующих, как мы, направлявшихся к Эмпайр-стейт-билдингу за живыми впечатлениями.

Айра, находившийся в подозрительно страстных отношениях со своей видеокамерой, любовно протирал линзу, готовясь запечатлеть сегодняшние события для будущих поколений. Хови читал Стейнбека «О мышах и людях» — нам задали по английскому. Эта книга — чистое надувательство. Мы, бесхитростные ученики, ведемся на заманухи учителей, потому что она тоненькая; вот только потом оказывается, что она... как бы это... ну, глубокая, поэтому приходится перечитывать ее дважды.

В вагоне напротив нас сидел Гуннар Умляут[2] — парень, приехавший с родителями в Штаты из Швеции, еще когда мы ходили в начальную школу. У него были длинные белокурые волосы (когда его спрашивали: «Почему не стрижешься?», он никогда не снисходил до ответа) и глаза, взирающие на мир с истинно скандинавской безнадежностью; неудивительно, что девчонки так и тают от одного его взгляда. А если всего этого недостаточно, то на помощь приходит легкий акцент, который Гуннар всегда подпускает, общаясь с юными леди. И неважно, что он живет в Бруклине с шести лет. Не подумайте, что я ему завидую. Я восхищаюсь людьми, которые умело используют свои козыри.

— Привет, Гуннар! — сказал я. — Куда едешь?

— Полюбоваться на фиаско Енота — Жертвы Аварии, куда же еще.

— Отлично, — проронил я и сохранил слово «фиаско» в том месте на своем ментальном харддиске, где хранятся слова, значения которых мне никогда не узнать.

Так вот, сидит, значит, Гуннар, весь такой из себя небрежный и томный, руки раскинуты в стороны, будто к обоим его бокам льнет по невидимой девчонке (ой, давайте не будем про невидимое — долгая история), и вдруг, бросив взгляд на книжку Хови, выдает:

— Дебил в конце умирает.

Хови смотрит на Гуннара, испускает тяжкий вздох, как бы говоря: «Вот так всю жизнь — только и знают что портят малину», — и захлопывает книгу. Я хихикаю, отчего Хови раздражается еще больше.

— Спасибо, Гуннар, — шипит он. — Может, у тебя найдется еще пара-тройка спойлеров? Поделись, не жадничай!

— Да пожалуйста, — отвечает Гуннар. — «Розовый бутон» — это сани, паучиха помирает после ярмарки[3], а Планета обезьян — это Земля в отдаленном будущем.

Произносит он это без тени улыбки. Гуннар никогда не улыбается. Думаю, девчонки тают и от этого тоже.

К тому времени как мы вышли из подземки на Тридцать четвертой улице, вся толпа, наблюдавшая за парадом, уже подтянулась к Эмпайр-стейт-билдингу в предвкушении захватывающего зрелища: какой-то незнакомец скоро разобьется насмерть.

— Если они не выживут, — проговорил Гуннар, — мы должны засвидетельствовать это. Как сказал однажды Уинстон Черчилль: «Смерть, не прошедшая незамеченной, придает жизни более глубокий смысл».

Гуннар всегда разговаривает так — на полном серьезе, словно даже в глупости есть что-то умное.

А вокруг полицейские увещевают толпу:

— Не вынуждайте нас применить дубинки!

На Эмпайр-стейт-билдинге все еще красовалась енотовая шапка, и трое несчастных тоже никуда не делись — продолжали цепляться за свои веревки. Айра вручил мне камеру, установленную на пятисоткратное увеличение — на случай если мне захочется исследовать волосы в носу у кого-нибудь из подвешенных.

Не давать фокусу прыгать, когда камера берёт такой крупный план, нелегко, но я справился с задачей и смог рассмотреть пожарных и полисменов внутри Эмпайр-стейт-билдинга, пытавшихся дотянуться из окон до висящих на Еноте. Удача была не на их стороне. По толпе прошел слушок, что на помощь спешит спасательный вертолет.